– Уж не из хлыстов ли?
Симанович неопределенно пожал плечами.
– Ничего толком тебе поручить нельзя. За что только деньги плачу? Привези его в Питер.
– Никак невозможно, – Симанович скорчил гримасу, из которой следовало, что с великим бы удовольствием, но никак не получается.
– Что же, мне самому в первопрестольную ехать?
– Самое лучшее, самое лучшее, – зачастил Симанович, – вам рогожцы не откажут.
– А Джунковский-то об ем знает? – поинтересовался Распутин.
– Начальник корпуса жандармов его превосходительство генерал Джунковский может о нем и не знать, но в его ведомстве извещены, это точно.
– А как этого пророка прозывают?
– Рогожские зовут Серапионом. Это не настоящее его имя, но он отзывается только на него.
– Значит, говоришь, нужно ехать, – Распутин задумчиво поковырял пальцем в носу. – Ну, коли нужно, поехали!
На Рогожской встретили их неласково. Да и какая радость: вся Россия только о Распутине и говорит, да называет-то как – «святой черт». Черт не черт, но уж больно к властям близок, а староверы издавна властей сторонились. Рогожцы жили неплохо, да что там неплохо – хорошо жили, твердо, уверенно, с достоинством. А почему бы не жить? Сколько по Москве купцов, фабрикантов-миллионщиков двумя перстами крестятся! Веру свою исконную, древнее благочестие чтут. Хотя бы те же Мамонтовы, Третьяковы. Нынче, конечно, не в моде волосы в кружок стричь да от табачного зелья отмахиваться, не те времена, однако о корнях своих не забывают. Поэтому живет и процветает Рогожское кладбище, а вместе с ним скит и все, кто при ските состоит. Во все уголки империи и даже за границу тянутся отсюда ниточки. И нет различия, куда: на Алтай или, скажем, в Австрию. Хоть в глухомань, хоть в европейскую столицу вмиг доносится нужная весть до братьев-единоверцев.
Долго совещались бородатые начетчики, пускать или не пускать Гришку в скит, удовлетворить ли его просьбу о встрече с Серапионом. И пускать не хочется, и боязно, все же силу сей муж нечестивый имеет огромную. Решили все же пустить. Но одного, без провожатых, так и велено было передать.
Под вечер прикатил Распутин на Рогожское кладбище. Уже смеркалось, мела декабрьская поземка. Он вышел из ландо и, перекрестившись на поблескивающие золотом купола, двинулся к воротам. Здесь его уже ждали. Молча повел молодой парень мимо церкви, подворья, потом через кладбище, сквозь заснеженные ряды памятников, склепов, мавзолеев. Наконец подошли к небольшому двухэтажному домику, стоящему среди старых высоченных лип. Летом, должно быть, его совсем не видно среди густой листвы. Приходилось Распутину и раньше бывать на Рогожском кладбище во время своих скитаний по Руси. Тогда еще никому не ведомый странник в толпе себе подобных калик перехожих искал пути к удаче. Но на Рогожском Распутину «не глянулось». Суровое благочестие раскольников не отвечало его устремлениям. И вот теперь судьба снова привела сюда.
В жарко натопленной полутемной горнице находился какой-то древний седобородый старец. Распутин поздоровался, перекрестился на громадный киот с иконами, перед которыми теплилось несколько лампадок.
Заметив, что гость крестится щепотью, старец сурово поджал губы, но ничего не сказал. Некоторое время сохранялось молчание.
– Ну, где он? – не выдержав, грубо спросил Распутин.
– Судьбу свою хочешь узнать, – насмешливо сказал старец.
– Не за себя пекусь, – отозвался Григорий.
– Не лукавь, – голос старца посуровел, – истинные мысли твои мне ведомы, как ведомо и сатанинское предназначение твое, – при этих словах старец перекрестился.
– Ну начал буровить, – произнес презрительно Распутин, – а коли я от лукавого, так чего пустили меня в обитель? Или боитесь?
– На все воля божья, – старец отвернулся к иконам и вновь перекрестился, – бояться нам тебя не пристало, а что допустили тебя сюда, так, может, для скорейшего твоего низвержения.
– Я не Аман, да и ты не Мардохей, – засмеялся Распутин, – а уж коли пустили, то не надо мне проповеди читать, и без вас пастырей хватает. Не будем попусту препираться, – миролюбиво заключил он, – давай-ка лучше веди меня к вашему Серапиону.
– Проведу в свой черед, – отозвался старец, – однако не проповеди я тебе читал, а наставить хотел. С твоим даром много пользы принести можно.
– Вот я и приношу, – равнодушно сказал Распутин. Чувствовалось, что ему надоел бессмысленный разговор. Почувствовал это и старец.
– Ладно, пойдем, – хмуро произнес он.
«Так-то лучше», – подумал Распутин и двинулся следом.
Перед низенькой дверью они остановились.
– Подумай еще раз, Григорий, – произнес старец, – стоит ли тебе переступать этот порог?
Вместо ответа Распутин нетерпеливо толкнул дверь.
Небольшая комнатка нисколько не напоминала монашескую келью, скорее гостиничный номер. Стол, кровать под пологом, на стене какие-то олеографии. Яркий свет пятилинейной керосиновой лампы заливал комнату. На небольшом диванчике лежал человек и читал книгу. При виде посетителя он поднялся, шагнул навстречу. Распутин впился в него глазами. Ничего особенного, плюгавый, одет, как одеваются мелкие чиновники, жилетка вон даже лоснится от ветхости. Пытаясь скрыть разочарование, он изобразил на лице дружелюбную улыбку.
Усмехнулся и хозяин комнаты.
– Эвон кого принесло, – промолвил он, – садитесь, Григорий Ефимович, – он кивнул на потертое кожаное кресло. – Чем обязан?
– Много наслышан, – осторожно начал Распутин, – ты и есть Серапион?
Хозяин кивнул.
– Ты не обижайся, что тыкаю, я и царю тыкаю. Так вот, слухами земля полнится, дошло до меня, что ты вроде пророка, а я и сам пророчествовать могу. Вот и захотел увидеть тебя, силенкой потягаться…
– Силенкой нам тягаться не пристало, – серьезно произнес Серапион, – здесь не цирк и… – тут он осекся и замолчал.
– Чего замолк? – спросил Распутин.
– Ты (Распутин отметил, что к нему стали обращаться на «ты») не больно-то веришь в то, что про меня рассказывали, однако любопытствуешь, а вдруг правду в полицейском деле написали. Пророки-то разные бывают, бывают истинные, а бывают и лжепророки, да ты и сам знаешь.
Распутин вдруг рассвирепел, он разглядывал курносое лицо, водянистые серые глаза, жиденькие усики Серапиона, и злоба переполняла его. Об истинных пророках заговорил… Каков ирод! Чинов не знает, этакий мозгляк насмешничать вздумал. Да и сам он хорош, приперся в первопрестольную неведомо зачем. Не иначе эти кержаки с ним шутку решили сыграть, но дорого обойдется им эта шутка.
Тяжелым взглядом, которого, случалось, не выдерживали всесильные царедворцы и политики, уставился он на наглеца. Серапион спокойно выдержал взгляд. И тут началось непонятное.
В первые секунды Гришка ничего не ощутил, потом ему внезапно показалось, что смотрится он в зеркало, но зеркало мутное и кривое, поскольку видит себя не четко и ясно, а как бы отраженным в грязной воде. Он застыл не в силах пошевельнуться, чужая неведомая сила сковала члены. Зеркало вдруг исчезло, и Распутин точно во сне увидел обрывочные куски своей жизни: родное село, отец бегает с вожжами за ним, мальчишкой, по двору. Потом Тобольск, Питер, Зимний… Лица и места мелькали, как на карусели. Темп все убыстрялся. Не все он узнавал, не все понимал, но понял одно: перед ним прокручивалась его собственная жизнь. Последнее, что успел увидеть, – замерзшая река, он, лежащий на льду, и какие-то люди, суетящиеся вокруг. В одном из них он вроде бы узнал Пуришкевича… На этом все оборвалось.