Она ласково называла его «Сереженька», «солнышко», а через минуту могла грубо бросить «придурок» или «нахаленок»… Жила она в отдельной небольшой каморке в служебном крыле детдома.
Тот день Сережа запомнил навсегда. Еще днем она цепко исподлобья посмотрела на него, как бы оценивая, и о чем-то задумалась. Потом еще несколько раз Сережа ловил на себе ее странные взгляды. Под вечер, улучив момент, когда рядом никого не было, она шепотом сказала:
– Приходи, как стемнеет, под мое окно.
В сумерки Сережа прокрался к служебному крылу. Его уже ждали. Скрипнули и распахнулись оконные рамы, и он услышал хриплый голос:
– Лезь сюда.
Не веря в свое счастье, он вскарабкался на подоконник и чуть не сорвался от волнения. В комнате было темно, пахло пудрой и дешевыми духами. Не говоря ни слова, повариха схватила мальчика и повалила на звякнувшую кровать. Кровать, видимо, протестовала против такого альянса. Но юный Казанова не обратил внимания на предостережение панцирной сетки. Он бросился в объятия совратительницы.
Часа через два повариха принялась выпроваживать своего кавалера.
– Все, хватит! Больше не могу! – шептала она томным голосом. – Иди, иди… Потом…
И когда Сережа выходил из комнаты тем же путем, каким и пришел, она произнесла ему в спину:
– Ну ты даешь, пацанчик! – в голосе поварихи вместе с удовлетворением звучало и почти неприкрытое удивление.
4
Февраль 1941 года кончился, началась весна. Сестра к тому времени поступила так, как хотела. Она получила паспорт и уехала неизвестно куда. Перед отъездом она обняла брата и сказала на прощание:
– Знаешь, Сережа, придется нам с тобой выплывать в одиночку. Коли отец с матерью не смогли обеспечить нам сносную жизнь, остается надеяться только на себя. Их я не виню, хотя считаю, что все можно было бы построить по-другому. Ни к чему было уходить в лес, скрываться от людей, словно дикие звери. Хотя, может быть, я чего-то не понимаю. Попытаюсь устроиться в этом ужасном мире. Как только определюсь, обязательно напишу. Найду тебя непременно, но сейчас нам лучше быть порознь. Но ты, я думаю, не пропадешь, – она усмехнулась. – Ну, будь здоров.
Отъезд сестры не особенно огорчил мальчика. Роман с поварихой был в самом разгаре, и именно это занимало все его помыслы. И тут начали происходить и вовсе странные вещи. Началось все с запахов. С некоторых пор Сергей почувствовал, что у него невероятно усилилось обоняние. Он чувствовал запах пробивающейся на проталинах первой зеленой травы, «аромат» выгребной ямы, хотя находился от нее метрах в пятистах, тяжелый дух пробегающих по улице бродячих псов крепко шибал в нос, заставляя морщиться и трясти головой. Он чувствовал, как пахнут крысы, обитающие в подвале, чирикающие под крышей воробьи, он ощущал тяжелое «амбрэ» живущего от детдома довольно далеко, в поселке, козла и светлый, едва различимый дух березового сока из леса, находившегося в нескольких километрах. И еще сотни запахов, происхождение которых было для него не ясно, будоражили голову.
Сначала это мешало, даже доводило до легкого помешательства, но вскоре Сергей начал получать удовольствие от странного свойства своего носа. Казалось, что хорошего в вони мусорной кучи. Но в ней было множество понятных только ему оттенков. Так гурман смакует какое-нибудь неведомое лакомство, совершенно не обращая внимания на брезгливые гримасы окружающих.
Изменилось и зрение. То, что находилось прямо перед носом, он мог разглядеть вплоть до мельчайших подробностей. Крошечные детали, на которые обычно не обращали внимания, вдруг пугающе увеличились, буквально впрессовываясь в сознание. И еще появилась неодолимая тяга сбежать в лес. Сначала Сережа думал, что сказывается привычка к лесной жизни, но скоро понял – дело тут в чем-то ином.
Однажды в конце марта он, все-таки улучив момент, отправился в березовый колок, что находился неподалеку от детдома. Идти пришлось минут тридцать. На открытых местах снег уже почти растаял, но в тени между березами еще сохранились изрядные сугробы. Лес ожил. Кое-где из трещин на деревьях выступили капли березового сока.
С ночи они застыли и теперь, мутновато поблескивая в солнечных лучах, напоминали леденцы. Да и по вкусу были похожи на дешевые конфеты. Сережа отломил несколько сосулек и положил их в рот. Березовый лесок в свое время был изрядно прорежен. То тут, то там виднелись небольшие поляны с торчащими из-под снега трухлявыми пнями. Неожиданно мальчик уловил непонятный, но невероятно привлекательный запах. Он, совсем как зверь, повел носом, принюхался и понял, что столь замечательный запах исходит от довольно большого муравейника. Снег вокруг него полностью стаял, и муравьи, видимо только что очнувшиеся от зимней спячки, неуверенно ползали по своим владениям. Сережа подкрался к муравейнику так осторожно, словно тот мог куда-то удрать. Несколько минут он неподвижно стоял возле кучи, внимательно разглядывая снующих насекомых, затем нагнулся и положил ладонь на муравейник. Несколько рыжих муравьев заползли на руку и теперь, видимо, обдумывали, что делать дальше. Сережа ясно видел крошечные фасетки глаз, подрагивающие усики. Неожиданно для себя мальчик слизнул с руки почти всех насекомых. Рот наполнился пряной кислотой. Упоительный вкус!
Далее произошло и вовсе непонятное. Он разворошил кучу, сунул руку в самую ее середину, зачерпнул полную горсть сладостной кисловатой трухи и сунул себе в рот. При этом он издавал довольное урчание. И вдруг опомнился, выплюнул эту гадость и бегом помчался в детдом.
– Слушай, милок, – как-то спросила Сережу его повариха, – сколько тебе годков?
– Тринадцать, – отозвался он, – ты же знаешь.
– Да знаю, знаю… – промурлыкала она, – но, кажись, ты привираешь. Уж мне-то мог бы сказать правду.
– Какую правду?
– А такую! Думаешь, я не понимаю. Ховаешься ты, прячешься. Вот и выдаешь себя за малолетку. Неплохо придумал. А на первый взгляд ты действительно пацан. И лицо детское, и телосложение, но только на первый взгляд. Когда ты в одежде. А разнагишаешься, так мужик, чистый мужик.
– Да мне тринадцать, точно тринадцать, – возразил Сергей.
– Ну-ну, миленький, не кипятись… Тринадцать так тринадцать, – не стала возражать повариха. – Я же понимаю… Однако поверь, мужчин у меня имелось в достатке. И уж пацана от мужика я отличить могу. И не говори, что я у тебя первая. Не поверю. Ни в жисть не поверю. То, что ты оголодал малость, это было. По бабе оголодал. Но ты хват! Да еще какой.
– Сколько же мне, по-твоему, лет? – с интересом спросил Сережа.
– Семнадцать-восемнадцать, а то и больше. А что лицо… Посмотрел бы ты на себя, когда на мне скачешь. Тут тебе все сорок дать можно, а то и пятьдесят. Меняешься ты очень в такие минуты. Прямо не верилось, что такое бывает с человеком. Словно и не ты вовсе.
– А кто?
– Хмырь в кожаном пальто, – фыркнула она. – Я слышала, такое случается. Бывают люди, которые до старости могут выглядеть словно мальчишки. Тоже, конечно, меняются, но не так, как все. Вот и ты, видно, из таких. Ну, сознайся, я никому не скажу.