— Ну и ну, чем же это ты там занимался?
— Я что-то не очень хорошо себя чувствую, — с достоинством отвечает Кролик.
— У тебя глаза красные, — говорит Дженис. — Ты что, снова плакал?
Но они слишком чем-то увлечены, чтобы долго его поддразнивать. А Синди — та даже не обернулась. Шея у нее сзади толстая и загорелая, гладкая и бесчувственная. Шагая к ним по пружинящему бесконечному светлому ковру, Гарри на секунду приостанавливается перед камином, заметив то, чего не замечал раньше, — два снимка, сделанные «Полароидом», выставленные на каминной доске, на обоих детишки Мэркеттов: пятилетний мальчик в чрезмерно для него большой бейсбольной рукавице стоит с грустным видом на их выложенном кирпичом дворике, и трехлетняя девочка, снятая ярким, подернутым легкой дымкой летним днем, перед тем как ее родители отправились соснуть, с покорной и глупой полуулыбкой глядит, прищурясь, прямо на источник света. Это и есть те две фотографии, которых не хватает в пачке.
— Эй, Гарри, как насчет второй недели января? — кричит ему Ронни.
Значит, они обсуждали поездку на Карибские острова, и женщин эта перспектива соблазняет не меньше, чем мужчин.
Уже во втором часу ночи Гарри и Дженис едут домой. Бруэр-Хайтс, поселок, где каждый участок — величиной в два акра, расположен недалеко от шоссе, ведущего к Мэйден-Спрингс, минутах в двадцати от Маунт-Джаджа. Дорога плавными петлями спускается вниз — строители оставили здесь деревья, и когда шесть часов тому назад Гарри и Дженис ехали по этой дороге, каждый дом среди не тронутых бульдозерами лесов горел, напоминая витрины на фасаде длинного серого универсального магазина. Сейчас все дома, кроме дома Мэркеттов, стоят темные. Осенний ветер срывает с деревьев мертвые листья, и они, крутясь в свете фар, сыплются каскадом, точно их вытряхивают из больших корзин. Времена года настигают тебя. В небе появляются просветы, деревья поднимаются выше. Гарри ничего не приходит на ум — он молчит, сосредоточенно ведя машину по этим извилистым улочкам, именуемым аллеями и бульварами. Звезды, поблескивающие сквозь голые верхушки деревьев в Бруэр-Хайтс, меркнут перед яркими фонарями, заливающими светом шоссе на Мэйден-Спрингс. Дженис затягивается сигаретой — краешком глаза Гарри видит, как огонек разрастается и затухает. Она прочищает горло и говорит:
— Мне, наверное, следовало решительнее выступить в защиту Пегги — как-никак она старая приятельница. Но мне казалось, она говорила что-то совсем не к месту.
— Слишком сильно сказывается на ней борьба за эмансипацию женщин.
— Может быть, слишком сильно сказывается Олли. Я знаю, она не оставила мыслей о разводе.
— А ты не рада, что у нас все это позади?
Он говорит это из озорства, чтобы посмотреть, будет ли она отрицать, но она просто отвечает:
— Да.
Он молчит. Язык у него словно присох. Вот сейчас Уэбб раздевает Синди или она его. И опускается на колени. Язык у Гарри словно прилип к нёбу, как у тех детишек, которые каждую зиму непременно лижут зимние перила.
Дженис говорит ему:
— Твоя идея поехать всем вместе пустила корни.
— Будет здорово.
— Вам, мужчинам, да: вы играете в гольф. А мы что целый день будем делать?
— Лежать на солнце. Что-нибудь там же будет. Уж теннисные-то клубы там есть наверняка. — Эта поездка дорога ему, он говорит о ней осторожно.
Дженис снова затягивается сигаретой.
— Сейчас все твердят, что долгое лежание на солнце приводит к раку.
— Не больше, чем курение.
— Тельме вообще нельзя находиться на солнце — это может быть для нее смертельно, так она мне сказала. Удивляюсь, почему ей взбрело в голову ехать.
— Может быть, утром она и раздумает. Я вообще не представляю себе, откуда у Гаррисона на это средства — при том, что их парень в школе для дефективных детей.
— А у нас откуда? Мы себе можем это позволить? После того, как потратились на золото.
— Лапочка, конечно. Золото, поднявшись в цене, уже принесло нам больше, чем будет стоить поездка. Мы такие ленивые — нам уже много лет назад следовало начать путешествовать.
— Тебе же никогда никуда не хотелось ехать вдвоем со мной.
— Конечно, хотелось. Просто мы не решались. И потом, у нас ведь были Поконы, куда мы ездили.
— Я вот еще о чем думаю: это ведь, значит, придется оставить Нельсона и Пру в самое такое время.
— Забудь об этом. Она так держится за Нельсона, что продержится и с ребенком до конца января. До Валентинова дня.
— Как-то это подловато выглядит, — говорит Дженис. — И потом — оставить Нельсона в магазине одного, взвалив на него такую ответственность.
— Он же этого хотел, вот и получил. Ну что может случиться? Джейк и Руди будут под боком. Мэнни будет заниматься своим делом.
Огонек еще раз вспыхивает, затем Дженис — и это всегда так раздражает Гарри — неуклюже тычет в пепельницу сигаретой, в клочья раздирая ее. Гарри терпеть не может, когда пепельница в «короне» забита окурками: от нее потом, даже когда их выбросишь, долго пахнет. Дженис вздыхает:
— Почему-то мне хочется поехать с тобой вдвоем, если уж ехать.
— Мы же там ничего не знаем. А Уэбб знает. Он там уже бывал, по-моему, он стал ездить туда задолго до Синди, еще с другими женами.
— Я не против Уэбба, — признается она. — Он славный. Но, сказать по правде, я вполне обошлась бы без Гаррисонов.
— А мне казалось, ты неравнодушна к Ронни.
— Это ты к нему неравнодушен.
— Я его терпеть не могу, — говорит Кролик.
— Он тебе нравится этой своей вульгарностью. Он напоминает тебе те дни, когда ты играл в баскетбол. Да и дело не только в нем. Меня беспокоит Тельма.
— Почему? Она же мышка.
— По-моему, она очень неравнодушна к тебе.
— Вот уж никогда не замечал. С чего бы это? — Только не касайся Синди, иначе он выдаст себя. Он пытается снова увидеть эти фотографии, прокрутить их перед своим мысленным взором, но они уже выцветают. Увидеть то, какими золотыми выглядели их тела в конце, точно это были боги.
С неожиданной сухостью Дженис вдруг произносит:
— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но слишком резвиться там мы не будем. Чересчур мы старые, Гарри.
Высоко посаженные яркие фары какого-то пикапа ослепляют его сзади, затем под аккомпанемент подтрунивающих мальчишеских голосов пикап с грохотом проносится мимо.
— Пьянчуги разгулялись, — говорит он, чтобы переменить тему.
— Кстати, что ты так долго делал там, в ванной? — спрашивает она.
— Ждал, пока кое-что произойдет, — поджав губы, отвечает он.
— О-о! Тебя вырвало?