Брэд поджимает губы, кажется, он вот-вот плюнет Оуэну в лицо, и смотрит через его плечо на других гостей, занятых более безопасными разговорами.
— Все равно нужен разумный подход, — заключает он.
— Совершенно верно, — соглашается Оуэн.
Ему нравится, как Брэд играет в гольф. Его не интересует, что творится у того в душе — это дело Всевышнего, не интересует, каков у него доход — это дело налоговой службы. Он любуется Брэдом, тем, как тот держит клюшку, любуется решительным ударом, от которого мяч попадает в лунку.
Все знакомые мужчины Оуэна на девяносто процентов — это стойка, замах и удар в гольфе. Какие они у всех разные! Мощный, но чересчур дальний выпад у невозмутимого Мортона Бернхема; круто разворачивает плечо и далеко отводит руку с клюшкой Джеффри Дилингхем; молниеносно, с гримасой на лице, выбрасывает руки полноватый Квентин Шат; слишком напряженная стойка у Мартина Скофилда: он нервно перебирает ногами, несколько раз перехватывает ручку клюшки, в результате неточный удар; составив колени, смешно покачивает бедрами сосредоточенный Гейвин Расти и резко приседает в последний момент перед ударом; медленнее, чем принято, отводит руку, делая замах, осторожный Колет Эппс; поднятые кверху, точно испрашивающие помощи у небес, глаза вспыльчивого Кори Когсулла и град проклятий на собственную голову, когда мяч идет не туда. Оуэна мало интересует их профессиональная деятельность, их религиозные убеждения, их благополучие и любовные похождения, заканчивающиеся женитьбами. Большинство из них ходит в мужьях у девчонок, на ком они женились в 50-е годы. У большинства новоанглийский акцент — их голоса как бы движутся но синусоиде: то повышаются, то понижаются, и типично новоанглийская скрытность, выработанная несколькими поколениями махинаторов по мере того, как в национальном богатстве убывала доля Новой Англии. Оуэн умышленно не интересуется уроженцами этих мест. Джулия уверяла: он плохо знает своих приятелей, потому что не спит с их женами. Да их жены — наседки, самоуверенные и манерные. Здешнему обществу они подходят как части хорошо отлаженной машины. В Миддл-Фоллс на периферии большого городского района женщины были другие. Они были вечно неудовлетворены, вечно чего-то хотели, чего именно — и сами не знали. Недовольство заряжало поселок отрицательной энергией, схожей с той, какая копилась в его матери. Оуэн рос в атмосфере ожидания неминуемого взрыва, женского бунта, угрожающего покою всего дома, неслыханного скандала вроде того, что разгораются в комедиях, которые крутят в «Шехерезаде». Его вспыльчивая мама была далека от мысли требовать полной эмансипации. Женщины же поколения 60-х и 70-х не желали слышать ни о каких запретах. Всем им было море по колено. Они взрослели на травке и ЛСД, на рваных рóковых ритмах и рискованных романах, на бродвейских дорогах и хипповых ночлежках. Раннее замужество и раннее материнство отгородили их глухой стеной от следующего поколения. Они не могли не нравиться. Неугомонные, аскетичные женщины из Миддл-Фоллс.
Женщин из Хаскеллз-Кроссинг любила Джулия. Она получала удовольствие от их компании за бриджем, во всевозможных комитетах, в ежеквартальных приемах гостей с одинаковым набором закусок от солидной семейной фирмы.
Джулия как нельзя лучше подходит к этому окружению, тогда как Оуэн чувствует себя некой запасной деталью к машине. Дома он словно призрак, которого вызывают, когда нужно договориться с водопроводчиком, плотником или садовником. «Они не любят иметь дело с женщинами, — объясняет Джулия, — поэтому ты скажешь им, что надо сделать. Не забудешь?» На ее женский взгляд, мужья — всего лишь приспособления, более того — растяпы и разини. Можно только посмеяться над мужской слепотой в отношении домашнего убранства. И прежде всего над неумением отличить лилии от флоксов или холодильник от шкафа для метлы и веников, над неспособностью выполнить простейшую работу по дому, над неловкостью и дурацким нетерпением в постели, даже когда вермут течет рекой. Так называемая общественная жизнь в Хаскеллз-Кроссинг строго делится по половому признаку, и Джулии это нравится. У замужних пар общий стол и общий счет в банке, но этот само собой разумеющийся факт ровным счетом ничего не значит. При малейших материальных затруднениях мужчины испытывают страх, так что женщины держат их в узде угрозой развода, точнее — его немыслимой стоимостью, поскольку все нажитое имущество пойдет при этом прахом. Нет, что ни говори, мужья — всего лишь придаток к деловой активности жен.
Оуэн не возражает против своей жалкой второстепенной роли. Она перешла к нему по наследству от отца.
Не кто иной, как отец убедил его учиться какой-нибудь прикладной профессии. По опыту Великой депрессии Флойд Маккензи знал, что инженеров и техников увольняют в последнюю очередь. «Парню нужно быть поближе к практическому делу, — заявил он жене. — А то у него от этой сонной одури ум засохнет». Он доказывал, что способности сына, выразившиеся в самых высоких школьных оценках и умении в сельской глуши занять себя книжками и карандашом с бумагой, найдут наилучшее применение в машинах и механизмах, а то и в вязальных установках, длинных и тяжелых, как грузовой состав на железной дороге, где он сам вкалывал за ничтожную плату то на сборке динамомашин, то на строительстве мостов или дамб, незаменимость которых более очевидна, нежели строгий честный бухгалтерский учет. В материальном мире вещественность превыше всего. Как показало время, машины будущего должны были стать и стали более компактными и легкими — ракеты, преодолевающие силу земного притяжения, или компьютеры, работающие быстрее человеческого мозга. Плоды деятельности ума позволяют нам вырваться в безвоздушное пространство.
Престижный технологический институт в неблизком Массачусетсе предоставил Оуэну стипендию и освободил от платы за обучение. То, что он окончил провинциальную школу, серьезно повысило его шансы в глазах приемной комиссии и тех, кто ведал студенческими пособиями.
Раньше Оуэн не видел Массачусетского технологического института. Здания этого учебного заведения стоят в некотором удалении от реки Чарлз с ее искусственно расширенным руслом. На другом берегу начинается старинный Бостон с величественным куполообразным сооружением с потускневшей позолоченной крышей, воздвигнутый на месте срытого холма. Отсюда и управляется Массачусетс, один из первых штатов, составивших федерацию.
В начале 50-х и Бостон, и Кембридж, где расположен технологический институт, вид имели запущенный, довоенный, но и здесь, и там было полно студентов. Река пестрела от яхт и веселых лодок. Вода в Чарлзе была чище и свежее, чем в Пенсильвании, Скулкилле, впадающем в Делавэр. Там она просто чернела от угольной пыли. По сравнению с индустриальной Пенсильванией, где закопченные теперь города строились по топографическим картам, и дома рядами, как по лестнице, взбирались на холмы, Бостон казался красочной игрушкой. Говорят, что старые части города застраивались не по картам, а там, где проходили тропы буйволов, ставшие проселочными дорогами первых пуритан. Позже эти дороги замостили булыжником, и они сделались улицами.
По Бэк-Бэю, заливу, образовавшемуся на месте засыпанного болота, протянулся прогулочный мол, обсаженный вязами вперемежку с расставленными между ними бронзовыми скульптурами. Большим, продутым ветрами, мостом мол соединялся с технологическим институтом. Арочные фермы моста, ошибочно названного Гарвардским, напоминают, если смотреть из-за реки, летающие тарелки, с которых, должно быть, космические пришельцы с изумлением и бессильной озабоченностью взирали на первобытную планету и странных существ, готовых уничтожить себя атомными бомбами. Вокруг высокого величественного главного здания института располагается множество других корпусов, соединенных между собой переходами. Корпуса не имели названий, только номера. Парадный вход, который значится под номером 77 по Массачусетс-авеню, вел в здание номер 7, где шесть массивных колонн поддерживали известковый купол. Под ним по окружности шла надпись: «Индустрия искусства. Сельское хозяйство и коммерция». В знаменитом корпусе номер 20, «фанерном дворце» на Вассар-стрит, велись засекреченные радарные разработки; говорили, что благодаря им была выиграна Вторая мировая война.