Оуэна удивило, что он так разгорячился. Он должен сохранять спокойствие. Ему хотелось иметь оба плода человеческого воображения — и технологию, и иллюзию.
— Оуэн вовсе не противник искусства, он любит ходить в музеи. Его «Диджит-Айз» тоже был своего рода искусством, сублимированным искусством.
Оуэна передернуло при слове «был», но Филлис права: программа устаревала, и он думал, как довести ее до современного уровня.
Йен между тем давал волю чувствам. Филлис подзадоривала его, и разговор затянулся до полуночи, но он больше не интересовал Оуэна, пришедшего к выводу, что ни он, ни Алисса не обязаны ни перед кем отчитываться. Свернувшись калачиком на диване среди подушек, она боролась со сном: веки ее выглядели воспаленными, к губам приклеилась тонкая мстительная улыбка.
В машине по пути домой Филлис ни с того ни с сего уронила:
— Он ей опротивел.
Оуэн вздрогнул. В эту самую минуту его мысленный взор, как курсор на экране компьютера, обшаривал соблазнительные формы Алиссы. Его жена, кладезь мудрости, как всегда, права. Рядом с ней он рискует забыть код к сейфу собственной сообразительности.
— Да? Разве что-нибудь изменилось? Старина Йен просто немного выпил. Почему он должен ей опротиветь?
— По той же причине, по какой он противен сам себе. Импотенция.
— Импотенция?
Обычно Филлис избегала касаться подобных грубых предметов.
— Ну да. В фигуральном, конечно, смысле. Он нахлестывает мертвую лошадь и сознает это. Женские журналы для среднего класса, что кормили его всю жизнь, умирают. Люди уставились в телевизоры, а если и читают, то желтую прессу, когда в супермаркете стоят в очереди в кассу. Все переменилось. Даже «Нью-Йорк таймс» критикует нашу политику во Вьетнаме.
— Все делаются критиками, кроме тебя.
— Я тоже критикую, про себя, — ровным холодным тоном возразила Филлис как раз в тот момент, когда стены их дома, скрытого за поворотом, где спали четверо их детей, осветились лучами подъезжающей машины.
Алисса тоже была своего рода художником. По крайней мере в постели она вела себя так, словно каждое их свидание должно стать шедевром. В его тесной офисной комнате, в отдаленном мотеле, в гостиничном номере, в ее спальне с нависающим потолком, если Йен уезжал по делам в город, а дети были в школе, она отдавалась Оуэну — словно душу спасала. Одной из наиболее эрогенных зон у Алиссы был рот. Когда Оуэн усаживал ее, как на кол, к себе на колени и начинал облизывать ей соски, она, вложив два пальца в рот, закрывала глаза и начинала восхождение к кульминации. Для ускорения процесса она хотела, чтобы его палец был у нее как можно глубже в заднем проходе. Лежа у него между ногами, она брала в рот его член и, впав в какой-то транс, принималась, точно пьющая птица, то опускать голову, то откидывать ее. Оргазм нелегко давался Алиссе. Требовались определенные условия: чтобы ничто не отвлекало ее внимания и чтобы его руки, ноги, рот были именно там, где она в ту секунду того хотела. Оуэн чувствовал себя переводчиком, который присутствует для того, чтобы она могла общаться с самой собой. Но в отличие от улыбчивой, тонкой в талии Фэй Алисса кончала явственно, ощутимо, после долгих минут низких полустонов, завершающихся, когда наступал наконец момент сладостного слияния, которого любовники потеряли было надежду достичь, пронзительным взвизгом, будто ее ударили, хотя, напротив, именно она принималась отчаянно, точно напуганная птица, бить крылом, колотить партнера кулаком по спине. Оуэн гордился тем, что после нескольких первых неудач, явившихся следствием чувства вины и страха, он мог продолжать акт до конца. Он стал сообщником Алиссы в нарушении запретов далеких протестантских предков, которые не снимали полностью своих черных библейских одежд, занимаясь любовью в неосвещенных бревенчатых хижинах. Не похоти ради, а продолжения рода человеческого для.
Оуэн научился не торопиться в постели, оставаться спокойным. Он сдерживал свой позыв, представляя себе посторонние картины: остров в Карибском море, тихая гавань на закате или покерный стол под низкой лампой и невозмутимые лица игроков. Когда он чувствовал, что Алисса подошла к заветной черте, он приподнимал ее руками за ягодицы, и напряжение его уменьшалось. Ее взвизг, бешеный стук их сердец, рука у него на лопатке замирает, и Алисса покрывает его лицо мелкими поцелуями.
Она многое позволяла Оуэну, многое, но не все. Большая любительница орального секса, она тем не менее запрещала кончать ей в рот, «как это делают мужчины с проститутками». Если же ее ненасытный язык доводил его до извержения, она успевала откинуться, и сперма выливалась ей на подбородок или на грудь. Зато когда оставалось время, она позволяла Оуэну взять ее второй раз и вставала на колени на полу или постели. Потом перед его глазами еще долго стояли ее копчик над двумя розоватыми полушариями и трогательно выбегающая из-под короткой стрижки полоска спинных позвонков.
«Шея, — думал Оуэн, — ее-то и видит палач перед тем, как…»
Ему тоже не все нравилось. Он не мог подавить отвращения, когда после получасовой возни в припаркованной в укромном месте машине он, вытащив из-под ее юбки руку, увидел: его палец в крови. Алисса не предупредила, что у нее месячные. Это было нарушением приличий, худшим, чем сгусток спермы у нее на груди.
Оглядываясь назад, Оуэн понимал, что не полностью воспользовался уступчивостью Алиссы, периодами самозабвенного, как в трансе, подчинения его воле. Оба признались, что не могут обойтись без мастурбации, но никогда не мастурбировали друг перед другом, хотя это казалось ему естественным, особенно по ночам, когда он лежал рядом с Филлис, тоскуя по Алиссе. Но нет, их половые органы словно решили: они созданы не для того, чтобы выставлять их напоказ — напротив, должны быть соединены, совмещены, скрыты.
Несмотря на свои тридцать с лишним, Алисса была женщина неопытная, ни разу не изменившая мужу. И все же не кто иной, как она, избавляла Оуэна от ложного стыда. Однажды, вскоре после их сближения, Оуэн, стоя на коленях между ее раскинутыми ногами, смущенно прикрыл руками восставший член. Алисса досадливо проговорила: «Не прячь себя, Оуэн». «Себя…» Неужели этот отросток в синеватых жилках и с растительностью у основания и есть Оуэн Маккензи? Как этот неприглядный предмет не отталкивает женщин, а даже притягивает их? Они многим рискуют при этом и унижаются. Но может быть, унижение — неотъемлемая часть блаженства, может быть, оно как ведро, которое опускаешь в бездонный колодец биологии, зная, что веревка крепко-накрепко привязана к вороту?
Всякий раз, когда Алисса выпускала изо рта свою добычу, Оуэн обещал себе, что в следующий раз уговорит ее заглотить его живчиков. Лежа между ее раздвинутыми ногами, он надеялся, что она разрешит полизать ей норку, чтобы она поскорее достигла оргазма. В то последнее лето, когда они поняли, что их встречи ни к чему не приведут, Эльза позволяла ему это делать. Задрав юбку до пояса, она откидывалась на сидении отцовского «крайслера», и он, не посягая на ее девственность, ограничивался горячими поцелуями ее щелочки. Она кончала, негромко ахнув. Алисса уверяла, что это не ее путь. Не ее и не ее. Он должен был настоять. Тогда она лучше бы его помнила. Впрочем, любовные игры легко устраивать в воображении, в реальной жизни приходится считаться с партнером.