Вдоль заборов, у гаражей, расцвела, как желтый туман, форсития. Туман переползал с одного двора в другой — нарушитель прав собственности, не ведающий раскаяния. Теперь Пайт ехал по Пруденс-стрит, мимо дома Геринов. Ремонт этого дома был одним из первых заказов, полученных их фирмой в Тарбоксе. Галлахер был тогда еще не так алчен. Отделку поручили Адамсу и Комо. Люди моложе шестидесяти лет не знают, как навешивать двери. Дом едва не рухнул. Полный упадок профессии. Дом тонул в мягкой земле. Пришлось укреплять его стержнем длиной в восемнадцать футов, спрятанным в стенных шкафах и тянущимся на чердак, к железной станине. Получилось прочно, но все равно отдает фальшивкой. «Почему ты не хочешь со мной трахаться?» Хороший вопрос. Верность Джорджине, ответвление верности — опорного ствола души, новый отросток на прошлогоднем побеге, любовница превращается в жену… Какой решительный у Джорджины подбородок! Не очень-то привлекательно. Бутылочные глаза, нагота как прогорклое масло, наждачное зерно, подозрения Фредди. Пайт поймал себя на нежелании вспоминать зеленую пластмассовую ложечку.
Почтальон, спускающийся с холма и не уступающий тяжелой сумке, грозящей его опрокинуть. Синяя форма, нормированный рабочий день, все время на ногах, мышцы в тонусе. Так можно жить вечно. Приветствие двух собак на углу.
Он поехал по Маскеноменс-стрит, вдоль русла реки. В прилив русло заполнялось водой до самой фабрики, в отлив, как сейчас, мелело. На дне чернела соленая грязь — источник жизни. На противоположной стороне тянулась улица высоких вязов и старомодных домов с овальными окнами и веерообразными окошками над дверями. Эпоха панталон, усов, целлулоидных воротничков; ностальгия по тому, чего не застал. И ни души! Все при деле, на прогулки нет времени. Маленькие почки на серебряных тополях, рыжеватые кисточки на вязах. Прорехи в сиреневом небе. Природа, грустный шорох, семя, тщета и прах.
У протестантского кладбища он несколько воспрянул духом. Кладбище раскрывалось веером от пуританской изгороди из ограненных камней, с барельефами и вековым лишайником. Здесь царствовал строгий порядок. Скоро кладбища и площадки для гольфа останутся единственными островками легкомысленной зелени среди интенсивных полей, производящих зерно для голодных ртов индусов. Две одинокие пары с клюшками для гольфа. Слишком рано: грязь, мяч не подцепить, шипы на подошвах портят дерн. Но владельцы жадны до денег. Им бы подождать, пока земля напитается соком. Земля тоже требует подачек.
Он миновал новостройки с несформированными лужайками и неаккуратными фасадами, повилял по грязной колее, мимо водопроводных гидрантов и канализационных люков — городской совет предписывал начинать освоение с инженерных трасс, — и оказался на своей стройплощадке на Индейском холме.
Бульдозер уже прибыл. Ему бы радоваться, если бы не тяжесть и не дороговизна машины — «Кейс Констракшн Кинг» с одноковшовым экскаватором и фронтальным погрузчиком. Четвертной за подачу, двадцать два пятьдесят в час — стоимость с водителем, здоровенным негром в комбинезоне. Тот, возвышаясь на своем вибрирующем троне, выглядел так, словно машина сильна не сама по себе, а только его стараниями; казалось, если гусеницы увязнут, то ему ничего не стоит спрыгнуть вниз и голыми руками вытащить их из красной грязи. Воображение отказывалось соглашаться, что это из-за него, Пай-та, на холме, где раньше прятались птицы и дети, теперь громыхает и воняет дымом железное чудовище. Но негр окликнул его, молодой прораб Леон Яжински заторопился к нему по горам грязи. Работа продолжалась. Пни с залепленными сухой землей корнями и камни, пролежавшие здесь вечность, сгребались в курганы для последующего вывоза. Сейчас бульдозерный негр осторожно спускался в первый котлован, помеченный столбиками с красными кончиками и обтянутый бечевкой. Из окон этого дома будет открываться самый лучший вид на аккуратное кладбище, на городок с церковным шпилем, увенчанным сверкающим петушком. Другие два дома будут смотреть окнами на юг, на Лейстаун, гравийные выработки, задние дворы и поразительно яркий лес багряно-бронзовый. Два другие дома принесут на пару с чем-то тысяч меньше. Пайт уже видел первый дом: сосновая обшивка, полукруг первого этажа, приподнятая лужайка перед террасой, пять ступенек, ведущие к подъездной дорожке гаража под кухней, мощеное крыльцо, дверной колокольчик с тремя мелодиями, центральное паровое отопление, кирпичный задний дворик для воскресных трапез и приема солнечных ванн, алюминиевые подъемные рамы окон, современная кухня в жемчужных тонах. Все вместе должно было принести заработок в 19900 или по крайней мере в 18500 долларов, если Галлахер запаникует. Это больше, чем он обычно платит сам себе, но все зависит оттого, как он разберется с субподрядчиками. Но разве этого достаточно, чтобы усмирить Галлахера, оправдать уничтожение рая, в котором ютились раньше робкие существа, не нуждающиеся в рукотворном доме? Строители хоронят мир, созданный Богом. Двухголовый трактор цвета школьного автобуса с ревом крушил последние райские кущи. Из котлована вырывались струи сизого дыма. Оседлавший чудовище негр, скинувший рубаху и оставшийся в одной майке, царь каннибалов верхом на драконе, истекающем маслом, ухмыльнулся и радостно доложил, что его ковш не встречает препятствий.
— С этой стороны грунт мягкий, — крикнул в ответ Пайт без надежды быть услышанным. Между ним и цветным в кабине бульдозера разверзалась пропасть, они были разделены, как джунгли, не ведающие пощады, и равнина, отвоеванная у моря. Негр был как дома здесь, среди расщепленных камней, ему нравилось ежесекундно менять направление и передачу, нравился лязг, дым, внутреннее сгорание, свобода. Он был Хамом, наследником всего сущего. Пайт попытался представить себе молодую пару, которая вселится в воображаемый дом, и сразу ее невзлюбил. Никто из его друзей в таком доме не поселился бы. Он нагнулся, поднял кость, вдавленную в землю гусеницами, и удивленно показал ее Яжински.
— Коровья, — определил тот.
— Не слишком ли тонка для коровы?
— Может, олень?
— Я слыхал, что где-то здесь, на южном склоне, индейцы хоронили своих мертвецов.
Леон Яжински пожал плечами.
— В первый раз слышу.
Это был хилый молодой человек с впалой грудью из На-шуа, Нью-Хэмпшир, один из троих, кого фирма «Галлахер энд Хейнема» держала на постоянном окладе. Другие двое были Адаме и Комо, почтенные плотники, доставшиеся Пай-ту от Эда Берда, популярного тарбокского подрядчика, обанкротившегося в 1957 году. Пайт сам отобрал Яжински из дюжины временных работников два года назад. У Леона оказался зоркий глаз и светлая голова, в самый раз для правильного распределения рабочей силы, оборудования, выплат и обещаний, чтобы экономить время, а со временем — деньги. Галлахер, негласно поощрявший дешевизну — виниловый сайдинг вместо досок, панели из древесностружечной плиты вместо, штукатурки, — еще зимой намеревался рассчитать Яжински. Но Пайт уговорил его оставить парня, предложив немного поступиться своей собственной зарплатой: он боялся потерять себя, совсем распрощаться с молодостью, прогнав необразованного Леона с его инстинктивной тягой к надежности и прочности.
Пайт чувствовал, что сжимает в кулаке человеческую кость.