А пока он все же работает — и это главное. Чего стоит одно его сообщение о супружеской паре, благодаря чему наша контрразведка на эту цель уже наведена.
В общем, Самарину хотелось успокоить себя, но сделать это ему было трудно — он снова видел перед собой Осипова, его злые, бегающие глаза, его открытую раздраженность. И не было ли ошибкой согласиться на его предложение свести личные встречи до минимума? В результате он как бы вышел из-под его влияния и целиком погрузился в свои конечно же невеселые мысли о том, что с ним произошло и произойдет. Словом, ясно — личные встречи надо проводить почаще...
Приказ Гиммлера по Остланду, о котором сообщил Осипов, оказался действительно важнейшим документом. В нем речь шла о заблаговременной подготовке банд из местного населения, которые должны остаться в лесах Литвы и Латвии и действовать потом в тылу советских войск. Кроме того, приказ свидетельствовал о том, что гитлеровцы готовятся оставить Прибалтику... Но как узнать, кто и где будет создавать эти банды? Осипов такой вопрос Самарина, конечно, предвидел и в конце записки сообщал, что реализацией приказа будет заниматься служба безопасности, и рекомендовал незамедлительно искать подходы туда.
Погруженный в свои мысли Самарин шел на рынок к Рудзиту.
Последнее время жизнь улицы заметно изменилась. Прежде всего меньше стало военных. По ночам через город двигались колонны, иногда всю ночь слышался их мерный рокот, но, миновав город, войска шли дальше на восток, туда, где их методически перемалывала советская армия, грозно, хотя и медленно двигавшая фронт на запад. Еще недавно фланировавшие по улицам немецкие солдаты и офицеры теперь были уже далеко от Риги, а еще остававшиеся здесь ждали своей очереди, и им было не до веселья. Местное население тоже вело себя иначе, рижан можно было увидеть на улицах только по утрам, когда они шли на работу, да в конце дня, когда они торопились домой. Еще засветло улицы становились безлюдными, а когда город погружался в темень, он казался вымершим...
Самарин нес для передачи радистке очень важное сообщение о том, как специальные гитлеровские службы начали подготовку к «лесной войне», намереваясь вовлечь в нее местное население. Материал об этом ему удалось получить совершенно неожиданно — журнал местных фашистов «Орлы Даугавы» опубликовал статью, в которой разъяснялось, как должна идти эта подготовка и в чем будет особая специфика этой борьбы с красными. Мысленно благодаря «орлов», Самарин зашифровал статью. Сообщал он и о тревожившем его настроении Осипова.
У вокзала Самарин невольно пошел медленнее: здесь немцев было порядочно, и все они торопились, большинство с чемоданами — очевидно, их отсюда отправляли на фронт. Заходить внутрь вокзала Самарин остерегся и пошел дальше.
Вдруг он увидел, что Рудзит идет ему навстречу. Это было удивительно, так как он знал, что сегодня будет донесение. Самарин подошел к нему и не успел даже поздороваться, как старик, не глядя на него, сказал угрюмо?
— Тяжело больна Аня.
Самарин, призабывший кодовое имя радистки, даже не сразу понял, о ком речь.
— Ну что ты уставился? — рассердился Рудзит. — Больна твоя радистка.
— Что с ней?
— Плохо. Очень плохо. Сегодня в десять тридцать я буду ждать тебя у главного входа на Лесное кладбище. Понятно?
— У меня срочное и очень важное сообщение, — растерянно произнес Самарин.
— Да сказал же я тебе! Аня заболела, лежит без памяти. — Рудзит перевалил свое тяжелое тело на костыли и зашагал к городу, выкидывая вперед деревянную ногу.
В половине одиннадцатого Самарин приблизился к Лесному кладбищу и долго шел вдоль его ограды к главным воротам. Он знал, что Ирмгардей живет у своей тетки, сторожихи кладбища, но ни разу у нее не бывал. Сейчас он все еще не понимал до конца, в какое тяжелое положение мог поставить его выход из строя радистки. Он так привык, что она всегда безотказно делает свое дело, поэтому просто не мог представить себе ее отсутствия.
Фигура Рудзита одиноко маячила на трамвайной остановке. Он заковылял навстречу Самарину.
Они вошли на кладбище, в густую его темень и тишину. Рудзит шел впереди, за ним — Самарин. Единственный звук: «вжик-вжик-вжик» — это деревянная нога и костыли Рудзита вжимались в песок аллеи. Повернули. Еще раз повернули. Прошли еще немного, впереди стало чуть светлее — там, на окраине кладбища, и стоял кирпичный домик-сторожка. Сапожник тихо стукнул в окно, и тотчас скрипнула открывшаяся дверь. Они вошли в сторожку, которую тускло освещала стоявшая на столе коптилка.
Приглядевшись, Самарин увидел пожилую женщину, сидевшую возле кровати, на которой лежала Ирмгардей, она придерживала рукой компресс на лбу девушки. Волосы ее были разметаны по подушке. Издали было слышно ее частое, хриплое дыхание. Рудзит стал в ногах, зависнув на спинке кровати. Самарину женщина пододвинула табуретку.
— Ирмгардей, что с тобой? — шепотом спросил Самарин.
— Она без памяти, — сказала женщина. — У нее температура больше сорока, второй день в таком жару. Что делать, я не знаю. — У женщины сорвался голос, и она прижала платок ко рту.
— У тебя надежного врача нет? — спросил Рудзит.
— Нет. Теперь нет, — ответил Самарин, вспомнив профессора Килингера.
— Тогда я пошел. — Рудзит отстранился от кровати и подхватил свои костыли.
— Куда вы? — спросил Самарин.
— Тут неподалеку жил один доктор, я его знал по советской жизни. Вроде наш человек.
— Что значит — «вроде»? — строго спросил Самарин. Он уже начинал понимать всю сложность создавшейся обстановки.
— А то, что, может, и не продаст... а она может умереть! — сердито ответил Рудзит и ушел.
Больше часа Самарин просидел у кровати радистки. Женщина, тяжело вздыхая, меняла компрессы и давала больной какие-то лекарства. Ирмгардей дышала прерывисто, постанывала тихо, два раза ее слипшиеся губы произнесли:
— Пить... пить...
Приподняв ей голову, женщина поила ее из кружки и тихо плакала.
Вернулся Рудзит, с ним пришел пожилой человек с чемоданчиком. Он стал выслушивать радистку, перебрасываясь короткими фразами с женщиной. Самарин понял, что доктор интересуется, кто больная, зарегистрирована ли она тут, по месту жительства, работает ли. Ему ответил Рудзит, сказал, что больная — гостья сторожихи, приехала из Резекне.
— Ты скажи-ка мне прямо: она из ваших? — вдруг опросил доктор.
— Что значит — «из ваших»? — не очень умело уклонился Рудзит.
— Сам знаешь — что! — сердито проворчал доктор и показал на Самарина: — А это кто?
— Это ее парень, — поспешно ответил Рудзит. — Они с весны женихаются. А живет он в Риге по полной законности.
Доктор очень долго молча сидел на краю постели, держа руку радистки и будто слушая ее пульс, обдумывал что-то,