— Отлично понял! — весело ответил интендант.
— Можете вы это сделать сейчас?
— Конечно. Куда вам позвонить?
— Сейчас я буду дома.
— Я обязательно позвоню.
Ждать его звонка пришлось недолго.
— Все в полном порядке и в намеченном вами масштабе.
— Когда мы можем увидеться?
— Мне приказано сказать вам только это.
— Хорошо...
И на этот раз, как только Самарин пришел, Рудзит отправился смотреть улицу. Самарин и незнакомец сели за самодельный столик, на котором стояла лампа. Только сейчас Самарин разглядел лицо незнакомца — иссеченный морщинами высокий лоб, редкие седые волосы зачесаны назад, крупные голубые глаза, приспущенные уголки рта придавали его лицу несколько брезгливое выражение.
— Подхожу я вам в качестве отца? — вдруг с улыбкой спросил он, и эта улыбка сразу оживила его лицо, сделала красивым. Видя недоумение Самарина, он сказал, продолжая улыбаться: — Так или иначе, придется примириться — я ваш отец, Раух-старший. Сделку мы будем завершать вместе. Масштаб сделки заставил меня приехать сюда. Против моего немецкого языка можете что-нибудь сказать?
— Вы говорите, как немец.
— Почему «как»? Я и есть немец, причем, в отличие от вас, подлинный житель Гамбурга, где я действовал вместе с Тельманом. А с тридцать пятого года я живу и работаю в Советском Союзе, в той же конторе, что и Иван Николаевич и вы. Но давайте все же о деле. Что выяснили с клиентами?
— Все в полном порядке — ждут. И согласны на предложенное нами расширение сделки.
— Как они приняли ваши подарки?
— По-моему, с радостью и благодарностью, во всяком случае, тут же раздался звонок, что они хотят развития сделки.
— Чем кончилась ваша последняя встреча с ними?
— Я оставил им половину суммы как бы в залог и в знак доверия, получил, однако, расписку, и договорились ждать отца, который привезет вторую половину суммы, и с ним обговорить расширение сделки.
— Покажите расписку.
Взяв ее у Самарина, Незнакомец долго и тщательно ее рассматривал, придвинув к себе лампу.
— Поразительная наглость, — тихо произнес он, возвращая расписку. — Он писал ее при вас?
— Да. И вручил в обмен на ту половину валюты.
— Но почему все-таки он не побоялся ее дать?
— Я думал об этом. Мне кажется, они безоговорочно в меня поверили, особенно после того как узнали, что я и отец являемся национал-социалистами. Даже при разговоре о ценах на товар они напоминали мне, что мы — товарищи по партии.
— А как же они вам, товарищу по партии, объясняли саму сделку?
— Сочинили наивную сказочку, будто у них решено, учитывая каторжный труд работников гестапо, особо отличившимся выдать что-то вроде премии. Даже уточняли, что эти их сотрудники особо проявили себя при решении тяжелейшей проблемы с евреями, мол, и товар этот — их трофеи.
— Ну публика... Еще тогда наш Тельман пророчил, что Гитлер в своих фашистских инкубаторах вырастит племя людоедов, умеющих носить фраки! — Незнакомец протяжно вздохнул и тихо, точно про себя, сказал с яростью: — Мы сдерем с них фраки... сдерем! — Помолчал и спросил: — Значит, вы, Самарин, думаете, что они безоговорочно в вас поверили.
— Да.
— Не переоцениваете себя? — строго спросил Незнакомец.
— Во всяком случае, они имели возможность убрать меня, но этого не сделали.
— А что, если они тянут вас в петлю, а вы думаете, что все происходит наоборот?
Самарин молчал, ощущая, как кровь отхлынула от его лица.
— Дорогой товарищ Самарин! — уже мягче продолжал Незнакомец. — И Иван Николаевич, и я очень хотели бы разделить вашу уверенность, но здесь ошибка может стоить слишком дорого, и речь идет не о долларах, тем более что эти доллары их собственного великолепного производства. Я послан сюда, чтобы вместе с вами завершить эту операцию. Решено ваших клиентов взять по возможности вместе с товаром или ликвидировать при помощи подарков, в которые будут заложены мины. Что предпочли бы вы?
— Мины! — твердо ответил Самарин.
— Почему?
— Вдвоем мы их не возьмем.
— А если для этого местные товарищи выделят боевую группу? Конечно, в центре города это делать безрассудно, там, например, где живет один из ваших клиентов, весь дом набит нацистскими чинами, а вот в Межа-парке у Граве это сделать удобно.
— Я за мины еще и потому, что здесь будут совершенно исключены наши потери и эффект от мин будет более громким — о взрывах узнает вся их братия. А какой толк брать их живьем, возиться с ними, чтобы потом все равно расстрелять! А мины — казнь, что называется, публичная. О ней узнает город, наше подполье, о ней можно будет широко сообщить по Московскому радио, в печати.
Незнакомец, вглядываясь в Самарина, сказал:
— Иван Николаевич тоже за мины, но все-таки окончательно мы это решим после нашего свидания или даже во время свидания. — Незнакомец улыбнулся уголками рта: — Очень мне хочется на них посмотреть.
— Что решено в любом случае в отношении меня? — спросил Самарин.
— Все так продумано, что вы должны остаться и продолжать свою работу. Ведь о вашем существовании знают только ваши клиенты, а их, так или иначе, не станет.
— А Фольксштайн?
— Его местные товарищи берут на себя, они уже за ним наблюдают и уверяют, что убрать его проще простого.
— А если, скажем, одна мина не сработает?
Незнакомец недовольно свел брови к переносице:
— Если... Если... В нашей работе под этими «если» можно похоронить все. Сработают, Самарин! Наши техники дают полную гарантию. Полную, а у них тоже и головы на плечах, и своя честь. В общем, я сейчас пошлю в Центр шифровку с одним словом «мины», и мы с вами приступим к разработке плана наших действий. Как у вас с Осиповым?
— Пока ничего существенного. Буду выходить на него непосредственно и через профессора Килингера, но второй путь может оказаться не коротким.
— Но вы же с ним познакомились?
— Еще не то знакомство.
— Ну что ж, тут вам все виднее. Советовать не имею права. Но дело это надо двигать... Меня особо интересуют немцы. Я читал все ваши донесения, и мне нравится, как вы ведете работу с ними. Очень интересен Килингер. Вот вам конкретность, подтверждающая, что любой мало-мальски мыслящий немец не может не прийти к мысли о роковом исходе войны для Германии, для немецкой нации. Он, конечно, этой мыслью напуган, но это поможет ему домыслить все до конца. Выход через него на Осипова мне кажется вполне естественным. Интересно ваше донесение о поездке в Берлин. Каков папаша вашего дружка Вальрозе?