— Ты о чем?
Ее внутренние мышцы сжались, и он тоже застонал.
— Просто не могу. Проклятые псы грызут мои сапоги.
Мередит, ахнув, извернулась и выгнула шею. И точно, гончие сидели у ног Риса, пытаясь откусить кисточки с его ботфортов — там, где они перепутались с подолом ее рубашки.
Мерри, не сдержавшись, расхохоталась. Рис вторил ей, тихо усмехаясь. Потом поднял голову, и их взгляды скрестились. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, тяжело дыша, смеясь глазами и разговаривая без слов.
Непередаваемая радость расцвела в сердце Мередит, заполняя всю грудь. Они начали это в лихорадке гнева и отчаяния, но прошла минута, и все стало на свои места. Недаром Рис с самого начала говорил, что чувствует, «как это правильно и хорошо».
Мерри дрожащими руками гладила его по волосам. Глаза Риса сияли любовью, и она понимала, что это отражение ее взгляда.
— О, Рис! — воскликнула она, сжимая ладонями его лицо.
«Я люблю тебя, — думала она. — Я безнадежно влюблена, а ты уезжаешь на рассвете».
— Не говори. Я знаю, — сказал он неожиданно.
Все еще твердый и сильный, все еще оставаясь в ней, он сжал ягодицы Мерри и подхватил ее на руки. Повернулся, медленно похромал к кровати и осторожно уложил Мередит на спину. И тут же, не снимая сапог, подмял ее под себя. Гончие, лишившись забавы, улеглись на каминный коврик.
Она была под ним. Согретая его силой. Но сейчас вдруг почувствовала себя ужасно одинокой.
Он снова приподнял подол ее рубашки.
— Сними ее. Я хочу видеть тебя. Мне нужно видеть тебя…
«В последний раз», — промелькнуло у нее. И эти невысказанные слова вызвали неудержимый озноб.
Хотя Мередит сейчас тряслась от холода, она все-таки сняла рубашку и отбросила ее на пол. Потом потянула за сорочку Риса, когда он снова стал двигаться только теперь осторожно и медленно.
Переместив вес с одной руки на другую, он кое-как стянул с себя сорочку. И они оба оказались раздетыми, но так и не разъединились.
Балансируя на локте, Рис свободной рукой погладил ее груди.
— Ты чертовски прекрасна, — прерывисто пробормотал он. — Да, прекрасна…
Он скользнул в нее еще глубже.
— Как я мог воображать, что ты принадлежишь мне?
— Но я действительно принадлежу тебе. Я твоя. Телом, сердцем, душой. Я лю…
— Не нужно, Мерри. — Он припал губами к ее губам. — Я этого не вынесу.
Тут он вонзился в нее снова, и она, потеряв дар речи, стала целовать его губы, подбородок, горло, ухо — все, до чего могла дотянуться.
Он продолжал входить в нее снова и снова, и она хотела, чтобы это длилось вечно. «Пожалуйста, Боже, не дай, чтобы это было в последний раз»! — воскликнула она мысленно.
Мерри старалась сдержать волну наслаждения. Она знала: если он оставит ее неудовлетворенной, мужская гордость просто не позволит ему уйти.
Но устоять она не могла. Рис был слишком велик, слишком неукротим, слишком нежен, слишком неистов. Он быстро довел ее до ослепительного экстаза и с яростным рычанием излил в нее семя.
Когда он бессильно обмяк на ней, она обняла его и прижала к себе.
— Останься, — прошептала она, слизывая соль с его кожи. — Не уезжай.
— Я должен.
Он вышел из нее и сел на край кровати, застегивая бриджи.
— Я должен встретиться с этим Фаради. Это мой долг.
— Нет, Рис, — она села и завернулась в простыню, — тебе не обязательно ехать.
Он вздохнул и потянулся к рубашке.
— Ты же видела меня утром. Вся деревня видела меня утром. Именно так я провел большую часть жизни, Мередит. В драках. В битвах. Уничтожал все вокруг. И наконец оставил все это позади, но… — Он уставился на нее немигающим взглядом. — Ведь я бы убил его…
— Возможно. Но Гидеон пытался убить тебя. А этот Фаради… Ты его даже не знаешь.
— Но он убийца.
— И этого ты не знаешь. Судя по рассказу Коры, он мог быть невинной жертвой, как и твой друг Лео.
— Устанавливать невиновность или виновность — дело не мое. — Рис рывком натянул сорочку. — Я должен сначала ударить, а Беллами будет задавать вопросы потом.
— Ты не можешь сделать это. И не сделаешь. — Мерри расправила манжету на его рукаве. — Рис, все эти битвы и драки в твоей жизни имеют кое-что общее, они были справедливы. И твои противники заслуживали наказания. Ты никогда не был тупым громилой. Поэтому я так увлеклась тобой, когда была совсем девчонкой.
— Когда ты была девчонкой, я вообще не обращал на тебя внимания, — фыркнул он.
— Совершенно верно. — Она разгладила сорочку у него на спине. — Знаешь, как это было замечательно? Любой юноша в твоем положении, искал бы мишень вроде меня. Я ведь была маленькой, неуклюжей и противной. Меня было бы так легко изводить. Младшие конюхи всегда дразнили меня, когда отца не было рядом. Они так привыкли, что старшие их третируют, что хотели сами кого-то помучить. Это придавало им чувство собственной значимости. Они были главнее меня. А ты… Из всех молодых людей ты один имел веские причины сделать мою жизнь кошмаром. Но этого не произошло. Ты уважал моего отца. Был добр к конюхам. Любил лошадей. И оставлял меня в покое. — Мерри погладила его по волосам. — Рис, назови меня дурочкой, если хочешь… но я полюбила тебя именно за это.
Он с глухим проклятием схватился за голову.
— Рис, ты мне не веришь? Я все еще люблю тебя. Люблю еще больше, чем раньше.
— Я знаю. Знаю. И не пойму, что со мной не так. Ты говоришь, что любишь меня. Умом я понимаю, что это должно все исправить. Потому что это единственное, чего я ждал всю жизнь. Любви женщины. И вот теперь, когда ты шепчешь мне о любви, мой гнев должен бы рассеяться, боль уняться и радуги должны засиять сквозь тучи, а ангельский хор запеть в небесах. Потому что — вопреки всему! — прекрасная, сильная и умная женщина любит меня. И все в моей жизни должно наладиться.
— Но этого не происходит?
Рис покачал головой:
— Не происходит. Ты говоришь, что любишь меня. И каждый раз это ранит все сильнее. Мне больно, Мерри. Не могу понять почему, но мне чертовски больно. Эти слова… Мне хочется что-то разбить, наброситься на кого-то в ярости и гневе. Со мной что-то не так. Словно я серьезно болен.
— И во всем виновата я? Ты не можешь меня простить?
— Все это не имеет ничего общего с виной или прощением. Дело в том, что я человек сломленный. И боюсь причинить тебе боль. Этим рисковать я не могу. — Мрачно вздохнув, он встал. — Нужно идти, Мерри.
Все еще сидя в постели, она успела схватить его за руку:
— Останься еще ненадолго. До рассвета далеко. Если тебе так тяжело, нам лучше поговорить.