Тем более что свет вокруг становится всё ярче и насыщеннее, отчего огонь, охвативший её, кажется только тенью огня. И тут её настигают такие же бесплотные тени, как и она сама – красивые люди в непонятных одеяниях, не касаясь ногами земли, быстро обгоняют её, скрываются вдали…
Она отрывается от земли и летит вслед за ними, но никак не может их догнать, да этого, скорее всего, и не нужно, просто она знает о них, они знают о ней, этого достаточно…
Но, чу, падает невидимый занавес, спектакль, разыгранный только для неё одной, резко обрывается, свет исчезает, звуки тоже.
Мария Игоревна останавливается, оборачивается: вокруг темень, тишина, никого. Вот номер: заблудиться в степи. Она представляет себе первую полосу "Чердачинского рабочего" с гигантским заголовком:
"Актрису, приехавшую в Аркаим на гастроли, загрызли волки…"
18.
Остаток весны Мария Игоревна проболела. Да и, если судить по погоде, никакого мая в Чердачинске на этот раз не было. Всё время шёл холодный дождь, небо давило на виски, сырость разъедала остатки разума. Отопление отключили, отчего квартиры напоминали фамильные склепы, где замурованные заживо маялись от невозможности изменить что бы то ни было.
Природа выполняла заложенную в ней программу (деревья и кусты расцвели незаметно, будто бы нехотя), не оглядываясь на погодные условия. Холодные капли падали с листьев, подсвеченные уличными фонарями, таинственно шелестели.
Казалось, что в Чердачинск очередной раз пришли вечные сумерки. В такие моменты чердачинские жители выживали как умели, потому что сдаваться на милость дурному характеру местной природы нельзя: себе дороже, растеряешь последние остатки здравого смысла.
Так что болезнь Марии Игоревны (возможность не вылезать из-под пухового одеяло, обильное питье и значительные порции снотворного) пришлась кстати: она почти не заметила природных катаклизмов, сводивших с ума горожан, долго плыла в горячем бреду, среди бестелесных ангелов из аркаимской степи, то обгоняя их, то отставая и совсем теряя их из виду.
Потом медленно шла на поправку, но силы, как это обычно водится при излечении, не прибавлялись. Однажды она очнулась, измученная и обескровленная, будто и не болела вовсе, а путешествовала без денег по бескрайним просторам Российской Федерации на попутках да заплёванных поездах, с жуткими сквозняками в сухом остатке.
Болезнь её не изменила, не добавила новых мыслей или воли начать всё сначала. "Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым", – твердила Мария Игоревна про себя, слушая прямую трансляцию концерта Чайковского на телеканале "Культура".
Один раз её навестила подруга Геля, принесла мешок сырых семечек, которые они тут же пожарили, сидели на кухне в сумерках и чаду, грызли их и почти не разговаривали: так как не о чем.
Прощаясь, Геля сказала, что Левушка приступил к репетициям
"Вишнёвого сада", и поскольку Мария Игоревна долго не появляется в театре, на роль Шарлотты взяли дублёра: ну, не простаивать же творческому процессу!
Мария Игоревна даже не поинтересовалась, кого взяли ей "в помощь": работа в театре перестала приносить ей хоть какое-то удовлетворение.
Кроме того, она так ослабла, что не могла много думать об отвлечённых и посторонних вещах. В голове было пусто и светло, как на сцене, перед самым началом спектакля, когда все службы готовы к пуску зрителей в зал, но выдерживается пауза, чтобы последние мгновения тишины привели в порядок ауру будущего спектакля.
19.
Семечек хватило на несколько дней. Выздоравливала Мария Игоревна возле телевизора: страна готовилась к чемпионату мира по футболу. По всем каналам постоянно шли интервью со спортсменами и тренерами, делались ставки. Даже президент Путин отвлёкся от дел государственной важности и выступил с наказом: "Победить!" Бог ты мой, как же он походил на таинственного автора писем!
Хотя Мария Игоревна не считала себя специалистом в спортивной статистике, не была завзятой болельщицей, она точно знала: ничего у нашей сборной не выйдет. Даже в одну восьмую.
В этой стране если что-то может пойти наперекосяк, по самому неприятному сценарию, то так оно обязательно и выйдет – хуже, чем ожидалось.
Мария Игоревна сплевывала шелуху в целлофановый пакет и чувствовала, что худеет, что силы покидают её, что незачем жить дальше. И если бы не воспоминания о прекрасном озарении, снизошедшем на неё в Аркаиме, она давно бы уже "кончилась", сдулась, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
Она ещё не знала смысла, произошедшего в ней там, в степи, не понимала, что же на самом деле произошло, но в ней росло и крепло чувство: это не зря, и скоро должно произойти важное событие, которое повернёт её существование в несколько ином направлении.
Впрочем, сколько уже было в её судьбе таких несбывшихся предчувствий, обманывавших её на короткое время, стиравшихся памятью за ненадобностью. Но каждый раз Мария Игоревна, словно неопытная девочка, ловилась на подобные сладостные фантомы и химеры, ибо это помогало концентрироваться и переживать тяжёлые времена.
Впрочем, какие из её многочисленных времён можно называть "лёгкими", мы не знаем. Обычная такая фигура речи, в которой нет ни смысла, ни реального опыта…
20.
Долго ли, коротко ли, но голова перестала болеть и кружиться, а затем в нормальное состояние пришли всё остальные части измученного недугом тела.
Разумеется, Мария Игоревна могла болтаться в постели "больше, чем много", и нежить себя отсутствием обязательной программы, расслабляться сколько душе угодно, но. Разве кто-нибудь сделает за неё, одинокую женщину в возрасте, работу, свалившуюся, можно сказать, с неба?!
Она вышла вынести мусор, приятно удивилась проклюнувшему сквозь заношенные, мокрые портянки облаков солнцу, даже задержалась возле подъезда со старушками, которые рассказали, что у соседки
Макаровой – новая работа: сериалы озвучивать, а арфистка Полежаева вышла замуж за лысого художника и теперь они уехали в свадебное путешествие в Вену.
Стояла, подставив макушку тёплым лучам, морщилась от удовольствия, чувствуя прилив сил, медленно собирающихся на самом дне её внутреннего колодца. Потом открыла форточки настежь, принялась отмывать заросшие за зиму пылью окна, разгорячилась, разогрелась, будто бы не болела, будто бы нет никакого возраста, а климакс придумали враги спокойной и уверенной жизни.
Мария Игоревна поймала себя на том, что не замечает некоторые мысли, с некоторых пор ставшие совсем стёртыми, бесцветными. Например, про театр, где её более ничто (никто) не ждёт, или про несчастного
Игоря, продолжающего долбиться в закрытую дверь не по адресу.
Ещё совсем молодой актрисой Мария Игоревна играла в одном спектакле про мужественных и красивых людей. Там друг ради спасения друга жизнь свою, не задумываясь, отдавал. Казалось, что ситуация тупиковая, выхода не существует, силы закончились, но красивые и мужественные люди находили и выход, и силы. На премьере актёры плакали от распиравшего их пафоса и гордости за своих персонажей.