— Не вижу причин, чтобы вы шли другой дорогой, — сказала она. — Мы начали путь вместе. По-моему, мы должны и закончить его вместе.
После речей о Боге и дьяволе толпа вздохнула с облегчением, выслушав эти спокойные разумные слова Послышался гул одобрения, и люди начали постепенно расходиться. Дел у них хватало: починить колесо, приготовить еду. Одна ко праведный Уитни вовсе не собирался отпускать свою паству, не сказав последнего слова.
— Этот человек опасен! — взревел он, швырнул крест на землю и втоптал его в грязь. — Он потянет нас за собой в ад.
— Никуда он нас не потянет, Енох, — возразила Марша — Остынь-ка, ладно?
Уитни угрюмо метнул взгляд в сторону Хармона.
— Я буду присматривать за тобой, — сказал он.
— Ну, тогда я спокоен, — ответил Хармон, чем вызвал у Марши смешок.
Смех окончательно лишил Уитни присутствия духа, и он поспешил прочь, расталкивая толпу и что-то бормоча себе под нос.
— Впредь будь осмотрительнее, — предостерегла Марша, тоже собираясь уходить. — Как бы твой язык не довел тебя до беды.
— Ты сделала очень доброе дело, — ответил Хармон. — Спасибо.
— Я сделала это ради девочки, — сказала Марша — Не хочу, чтобы она думала, будто весь свет сошел с ума.
Марша ушла, а Хармон принялся собирать смятые бумаги и укладывать их в сундучок. Мэв за спиной у отца нашла медальон с крестом и принялась внимательно его рассматривать. Все, что говорилось в последние полчаса, показалось ей похожим на правду. Без сомнения, вещица была красивая. Она блестела, как серебро, но ее блеск отливал алым и небесно-голубым. От такого украшения не отказалась бы ни одна дама или девица, однако это явно не простое украшение. На кресте в центре помещалась фигура с распростертыми руками, похожая на распятого Иисуса, с той лишь разницей, что человек был обнажен и соединял в себе при знаки мужчины и женщины. Тем не менее изображение отнюдь не напоминало дьявола. В нем не было ничего устрашающего — ни раздвоенных копыт, ни рогов. На руках его, над головой и внизу, между ногами, Мэв рассмотрела контуры некоторых деталей: одни она узнала (обезьяна, молния и два глаза, один вверху, другой внизу), другие остались выше ее понимания. Но и тут не содержалось ничего мерзкого или богопротивного.
— Не смотри на него слишком долго, — услышала она голос отца.
— Почему? — спросила Мэв, не отводя глаз от подвески. — Он что, меня заколдует?
— Честно говоря, я и сам не знаю, что он сделает, — признался отец.
— Разве мистер Будденбаум тебе не рассказал?
Отец протянул руку через ее плечо и осторожно вынул подвеску из пальцев дочери.
— Ну конечно рассказал, — ответил Хармон, убирая медальон обратно в сундучок, — только я не совсем его понял — Возвратив все на свое место, он закрыл крышку и понес сундучок в фургон. — И лучше не надо лишний раз поминать его имя.
— Почему? — спросила Мэв. Она решила несмотря ни на что добиться от отца ответов на вопросы. — Он плохой человек?
Хармон поместил сундук в задней части фургона.
— Я не знаю, что он за человек, — ответил он, понизив голос. — Если честно, я не совсем уверен, человек ли он. Может быть… — Он вздохнул.
— Что, папа?
— Может, он мне просто приснился.
— Но я тоже его видела!
— Тогда он приснился нам обоим. Возможно, и мечта про Эвервилль — всего-навсего сон, его видели только мы с тобой.
Отец не раз говорил, что никогда не обманывал Мэв, и она верила ему. Теперь она тоже поверила. Но разве сны оставляют после себя настоящие вещи вроде этого креста, который Мэв только что держала в руках?
— Не понимаю, — сказала девочка.
— Поговорим в другой раз, — отозвался Хармон и потер ладонью нахмуренный лоб. — На сегодня хватит.
— Только скажи, когда мы поговорим, — настаивала Мэв.
— Мы поймем, когда настанет время. — Хармон спрятал сундук под полог, прочь от посторонних глаз. — Так уж устроены эти вещи.
Эти вещи; что же за вещи такие? Месяц с лишним, пока караван двигался через земли Айдахо вслед за пятеркой ехавших впереди ковбоев, Мэв ломала себе голову над тайной, открывшейся ей в тот день. Тайна, как и лоскутные грезы, стала ее главным развлечением, скрасившим унылую обозную жизнь. С конца июня и почти весь июль все изнывали от зноя, на игры не оставалось сил. Взрослым хорошо, думала Мэв. Они могут проверить маршрут по картам или устроить свару, чтобы выпустить пар. Кроме того, у них все время что-то происходит между женщинами и мужчинами; что именно, Мэв своим двенадцатилетним умом не вполне понимала, хотя ей очень хотелось разобраться. Она видела, что юноши готовы на все, если девушка умела их очаровать: они преследовали ее, будто псы, угождали ей и порой вели себя как дураки. Мэв не вполне понимала их игры, но она была прилежной ученицей и знала, что разгадает эту тайну — в отличие от загадки, оставленной мистером Будденбаумом.
Что касается ее отца, то после столкновения с Уитни тот заметно притих. Теперь он почти не говорил со спутниками, а если обращался к кому-нибудь, то наилюбезнейшим образом. Но, укрывшись за пологом фургона, в безопасности, он продолжал изучать планы Эвервилля еще усерднее и тщательнее, чем раньше. Только один раз Мэв попыталась убедить отца бросить это занятие. Хармон ответил строго и велел не вмешиваться. Он сказал, что намерен выучить все наизусть. Если Поттрак, Гудхью или кто-то им подобный уничтожит бумаги, он сможет восстановить сияющий город по памяти.
— Имей терпение, дитя мое, — проговорил он, смягчившись. — Еще несколько недель, и мы будем по ту сторону гор. Там мы найдем подходящую долину и начнем.
Как всегда, Мэв поверила отцу и больше не мешала ему сидеть над бумагами. Что значат какие-то несколько недель? Тем временем она обратила свое внимание к тайне грез, к загадке неназванных вещей и отношениям между женщинами и мужчинами.
Еще немного, и они доберутся до Орегона. В этом она не сомневалась.
Жара резко пошла на убыль в конце лета, и на исходе третьей недели августа — когда даже самый зоркий глаз все еще не видел Голубых гор, а дневной рацион сократился на столько, что люди от слабости едва могли двигаться, — у костров заговорили о том, что скоро, но словам дружественных индейцев, от горных вершин налетят не по сезону жестокие бури. Шелдон Стерджис, в то время возглавлявший караван и прежде не проявлявший строгости (одни переселенцы считали, что у него такая манера руководить, другие — что он просто пьяница и безвольный человек), начал сурово подгонять тех, кто задерживал продвижение. Но число больных и слабых росло, участились ошибки и несчастные случаи, вследствие чего приходилось все чаще делать лишние остановки: то отвалится колесо, то скотина поранится, то вдруг завал на дороге.