Уилл, Фрэнни и Роза погрузились на «Клеймор» в половине седьмого. Хотя объятия утреннего воздуха были холодноваты, они с радостью вышли подышать из машины, в которой на исходе ночи стало душно. Начинался отличный день — солнце поднималось по безоблачному небу.
— Лучшего дня для плавания не придумаешь, — заметил моряк, крепивший их машину. — На море будет гладь, как в пруду, до самых островов.
Фрэнни и Уилл пошли ополоснуть лицо после сна. Удобства были скромные, но оба после умывания посвежели. Они вернулись на палубу и обнаружили Розу на носу «Клеймора». Из всех троих она выглядела наименее усталой. Ее бледность не казалась нездоровой, а глаза горели — и не скажешь, что ранена.
— Я посижу здесь, — сказала она, будто старушка, которая не хочет быть обузой для компании. — Вы могли бы позавтракать.
Уилл спросил, не принести ли ей что-нибудь, но она сказала: не надо, обойдется. Они оставили ее в одиночестве (сначала совершив короткую прогулку на корму, чтобы посмотреть на уходящую вдаль гавань и город в лучах солнца), спустились в столовую и взяли овсянку, тосты и чай.
— Если я когда-нибудь вернусь в Сан-Франциско, меня там не узнают, — сказал Уилл. — Сметана, масло, овсянка… Можно не проверять сосуды — я прямо вижу, как они обрастают бляшками.
— А как люди развлекаются в Сан-Франциско?
— Ох, не спрашивай.
— Нет, я хочу знать заранее, прежде чем приеду к тебе погостить.
— Так ты собираешься ко мне приехать?
— Если не возражаешь. Может, на Рождество. Там тепло на Рождество?
— Теплее, чем здесь. Дожди, конечно, бывают. И туманы.
— Но тебе там нравится?
— Когда-то я думал, что это настоящий рай, — признался Уилл. — Конечно, город изменился за годы, что я там живу.
— Расскажи, — попросила Фрэнни.
Эта перспектива его не обрадовала.
— Не знаю, с чего начать.
— Расскажи о твоих друзьях. О твоих… любимых? — Она произнесла это слово нерешительно, словно не была уверена, что выбрала нужное. — Это все так не похоже на то, что я знаю.
И он за чаем и тостами устроил ей экскурсию по Бойз-тауну. Для начала краткая географическая справка; потом несколько слов о доме на Санчес-стрит, о людях из ближнего круга. Конечно, об Адрианне (с примечанием про Корнелиуса), Патрике и Рафаэле, Дрю, Джеке Фишере, он даже совершил короткую прогулку на другой берег, чтобы рассказать о Бетлинн.
— Ты вначале сказал, что город изменился, — напомнила Фрэнни.
— Да. Многие из тех, с кем я тогда познакомился, умерли. Люди моего возраста. И моложе. Много похорон. Многие в трауре. Такие вещи меняют взгляд на жизнь. Начинаешь думать: а может, все это не стоит выеденного яйца.
— Ты сам в это не веришь, — сказала Фрэнни.
— Я не знаю, во что верю. Моя вера не похожа на твою.
— Наверное, трудно, когда вокруг столько смертей. Это как вымирание вида.
— Мы никуда не придем, — сказал Уилл убежденно, — потому что ниоткуда не пришли. Мы случайные явления. Появляемся в обычных семьях. И будем появляться. Даже если чума убьет всех гомосексуалов на планете, это не будет вымиранием, потому что голубые младенцы рождаются каждую минуту. — Он усмехнулся. — Знаешь, это и есть магия.
— Боюсь, ты меня не так понял.
— Да я просто валяю дурака, — рассмеялся Уилл.
— А что тут смешного?
— Это, — сказал он, медленно раскидывая руки и обводя стол, Фрэнни и столовую. — Мы сидим здесь и разговариваем. Странная беседа за овсянкой. Роза там, наверху, прячет свое истинное «я». Я здесь, внизу, рассказываю о себе.
Он подался к ней.
— Не кажется ли тебе это немного смешным?
Фрэнни смотрела на него непонимающе.
— Извини. У меня крыша поехала.
Разговор прервал официант — человек с красным лицом, его произношение сначала показалось Уиллу неразборчивым. Официант спросил, можно ли убирать стол, и они пошли на палубу. За время завтрака ветер усилился, и серо-голубые воды пролива, хотя еще и не обросли бурунами, уже пенились. Слева были холмы острова Малл, красноватые от вереска, справа — склоны большой Шотландии, поросшие лесами погуще, здесь и там на более высоких холмах виднелись признаки человеческого жилья, в большинстве случаев — скромного, изредка — великолепного. За паромом следовал хвост из серебристых чаек, которые ныряли в море и поднимались на поверхность с кусочками пищи — кухонными отбросами. Насытившись, птицы расселись на спасательных шлюпках и ограждениях парома, их крики стихли, и теперь они глазками-бусинами разглядывали своих попутчиков-пассажиров.
— Легкая у них жизнь, — заметила Фрэнни, когда еще одна откормленная чайка уселась среди товарищей. — Успей на утренний паром, позавтракай и садись на обратный.
— Они такие проныры, эти чайки, — отозвался Уилл. — Все будут есть. Только посмотри на эту. Что у нее в клюве?
— Свернувшаяся овсянка.
— Правда? Вот черт, действительно.
Фрэнни не смотрела на чайку, она разглядывала Уилла.
— Это выражение на твоем лице… — сказала она.
— Что с ним?
— Я думала, ты уже устал от животных.
— Ничуть.
— Ты всегда был таким? Вряд ли.
— Не всегда. Этим я обязан Стипу. Конечно, у него были далеко идущие планы. Сначала видишь — потом убиваешь.
— А потом записываешь в дневник, — добавила Фрэнни. — Все чисто и аккуратно.
— И тихо.
— Разве тишина так уж важна?
— О да. Он считает, что так мы лучше слышим Бога.
Фрэнни задумалась.
— Думаешь, он родился сумасшедшим? — спросила она наконец.
Теперь задумался Уилл.
— Я не думаю, что он родился.
Паром приближался к Тобермори — первой и последней остановке перед выходом из пролива в открытое море. Они наблюдали за подходом с носа, где все еще сидела Роза. Тобермори был небольшой городок, почти целиком уместившийся на набережной. Паром простоял у причала не больше двадцати минут (достаточно, чтобы выгрузить три машины и сойти на берег трем пассажирам) и снова тронулся в путь. Когда они вышли за северную оконечность Малла, волнение стало заметнее, волны ощетинились белой пеной.
— Надеюсь, хуже не станет, — сказала Фрэнни. — А то у меня начнется морская болезнь.
— Мы в коварных водах, — заметила Роза.
Это были ее первые слова с той минуты, как Фрэнни и Уилл к ней присоединились.
— Проливы между Коллом и Тайри печально известны.
— Откуда ты знаешь?