Как же он не понимал раньше, насколько все просто? Ну разве это не глупость с его стороны? А скорее трусость, боязнь снова предстать перед человеком, который обрел над ним такую власть. Что ж, больше он не боялся. Теперь он не будет терять время на ножи (исключая, может быть, Рукенау — этого придется заколоть). Имея дело с остальным миром, он будет гораздо умнее. Он отравит дерево, пока оно еще семя, чтобы погибли все, кто стал бы от него кормиться. Он искалечит плод в материнском чреве и заразит урожай грибком еще до того, как он взойдет. Ничто не избежит гибели — ничто; и со временем все подойдет к концу, все, кроме Бога и его самого.
Он понял, что вся его предыдущая жизнь была подготовкой к этому возвращению, а заговоры, что строили против него эта женщина и этот гей, даже тот поцелуй, тот гнусный поцелуй, — все это были способы привести его, ни о чем таком не подозревающего, к порогу Дома.
Войдя внутрь, он был поражен, как изменилось это место. Он опустился на четвереньки и поскреб землю: она была покрыта слоем экскрементов — человеческих и звериных вперемежку. То же самое было на стенах. И на потолке. Весь дом, такой великолепный во время строительства, такой светлый, оказался погребен под слоями грязи. Все это, конечно, проделки Рукенау. Стип не удивился. Невзирая на метафизическую болтовню, Рукенау в глубине души был глупым и испуганным человечишкой. Разве не потому он отправил Джекоба за Томасом, что ему нужен был взгляд художника, чтобы понять, что же он сотворил? И вместо того, чтобы понять это, — что он сделал? Покрыл красоту Домуса Мунди грязью и дерьмом.
«Бедный Рукенау, — подумал Джекоб. — Бедный Рукенау из рода человеческого».
И эта мысль стала криком, отдававшимся от стен, мимо которых Джекоб шел в поисках своего прежнего хозяина.
— Бедный Рукенау! Ах, бедный, бедный Рукенау!
— Он зовет меня…
— Не обращай внимания, — сказал Уилл. — Я должен знать, кто он такой.
— Ты уже знаешь. Ты сам упомянул это слово. Он нилотик.
— Это местонахождение, но не описание. Мне нужны подробности.
— Я знаю легенды. Знаю молитвы. Но не знаю ничего, что было бы похоже на правду.
— Говори, что знаешь. Чем бы это ни было.
Рукенау злобно посмотрел на него, и сначала показалось, что он ничего не скажет, но потом потекли слова, и их было не остановить. Он не делал пауз, чтобы можно было задать вопрос или попросить уточнить. Он изливал душу.
— Я незаконнорожденный сын человека, который строил церкви, — начал Рукенау. — В свое время он создал величественные сооружения для поклонения Богу. И когда я подрос — хотя меня и не воспитывали в лоне семьи, — я нашел его и сказал: «Я думаю, что унаследовал частичку твоего гения. Позволь мне последовать твоему примеру. Я хочу стать твоим учеником». Конечно, ничего этого он мне не позволил. Я был незаконнорожденный. Я не имел права находиться с ним в обществе, смущая его и его покровителей. Он прогнал меня. И вот, покинув дом отца, я сказал себе: «Пусть будет так. Я сам проложу себе дорогу в жизни и построю такой храм, что Бог будет приходить только туда, забыв обо всех тех, что построил мой отец, и все его великолепные церкви опустеют».
Я научился магии, стал довольно ученым человеком. И, думаю, предметом восторженного поклонения. Меня это мало волновало. Я ждал, что через год или два весь мир будет поклоняться мне. И я отправился путешествовать в поисках тайной геометрии, которая делает священные места священными. Я осматривал храмы Греции. Я отправился в Индию посмотреть, что построили индусы. А по пути домой посетил Египет, взглянул на пирамиды. Там я услышал рассказы о существе, строившем храмы; как гласит легенда, с их алтарей священник одним взглядом может охватить все, что создал Господь.
Несмотря на всю нелепость этих рассказов, я отправился вверх по Нилу в поисках этого безымянного ангела. Я был готов воспользоваться теми навыками магии, которым научился, чтобы привести это существо к повиновению. И в пещере недалеко от Луксора я нашел существо, которое назвал нилотик. Я привез его сюда и с помощью Симеона стал составлять план шедевра, которое нилотик должен был построить. План места настолько священного, что все церкви моего отца обратятся в руины, а имя его будут произносить с презрением. — Он горько рассмеялся над собственной глупостью. — Но конечно, это для всех нас оказалось непосильной задачей. Симеон бежал и сошел с ума. Нилотик стал нетерпелив и оставил меня, хотя я и стер все его прежние воспоминания и без моей помощи он был обречен оставаться в неведении. А я… Я остался здесь… исполненный решимости довести начатое до конца. — Он покачал головой. — Но довести до ума этот мир невозможно, верно я говорю?
Его рассказ был прерван еще одним криком Стипа.
— Думаю, он с тобой не согласится, — заметил Уилл.
— Почему я боюсь? — продолжал Рукенау. — У меня не осталось желания жить.
Он посмотрел на Уилла с удручающей яростью во взгляде.
— О господи, не пускай его ко мне.
— Раньше ты умел приводить его к повиновению, — напомнил Уилл. — Сделай это и теперь.
— Как я могу сделать с ним то, что уже сделано! — крикнул Рукенау. — Ты должен придумать свои слова, чтобы убедить его.
И, запаниковав, он начал еще проворнее забираться наверх по канатам. Но не успел подняться и на несколько ярдов, как Уилл услышал шаги Стипа. Он оглянулся и увидел его. Вид у Джекоба был гораздо хуже, чем в доме Доннели. Мокрый от дождя и покрытый грязью от ботинок до головы, с горящими глазами, он весь дрожал. И у него был вид человека, чьи часы сочтены.
Даже голос утратил очарование.
— Так он рассказал тебе нашу историю, Уилл? — спросил Джекоб.
— Отчасти.
— Но тебе по-прежнему хочется знать больше. И ты готов умереть, лишь бы удостоиться этой чести. — Он покачал головой. — Нужно было вам обоим оставить меня в покое. Чтобы я жил и умер в неведении.
— Ты жаждал прикосновения, — сказал Уилл.
— Неужели? — спросил Стип, словно готов был согласиться. — Может, и так.
Паутина наверху шевельнулась, и Стип почти с театральной медлительностью поднял голову. Рукенау успел ретироваться на самый верх.
— Тебе там не спрятаться, — сказал. Стип. — Ты не ребенок. Не будь глупцом. Спускайся.
Он вытащил нож из кармана.
— Не заставляй меня карабкаться к тебе.
— Оставь его, — сказал Уилл.
— Пожалуйста, не суйся в чужие дела, — попросил Джекоб раздраженно. — Посмотри лучше, какие огоньки. Иди — посмотри. Пока еще можешь. А я скоро вернусь.
Он говорил с Уиллом как с ребенком.
— Иди! — вдруг выкрикнул Стип и, протянув руку, ухватился за сетку. — Рукенау! Спускайся!
Он с невиданной силой затряс сетку. Комья грязи полетели на их головы; канаты затрещали и порвались в нескольких местах. Сверху рухнул на пол освободившийся стул.