А оно непременно исчезнет. С каждым мгновением это становилось все очевиднее. Первым признаком того, что Дом скоро обрушится, были хлынувшие на нее струи холодного дождя. Потолок в комнате Рукенау стал пропадать, а живые формы, сошедшие с него, — исчезать. Они не растаяли, просто исчезли, и на их месте возникла более привычная обстановка. Правда, у Фрэнни появилось искушение поверить, что они сохранились вокруг, просто ее органы чувств перестали их воспринимать. Она не слишком расстроилась. Хотя серые тучи, проливающиеся таким же серым дождем, вдохновляли гораздо меньше, чем исчезнувшее великолепие, зато они были гораздо привычнее. Но Фрэнни не хотела сосредотачиваться на дожде, боясь, что пропустит что-то удивительное.
Стены отступали, как и потолок, исчезала слой за слоем мерцающая прозрачность. Эта клубящаяся серебряной жизнью стена была укрощена до обычного моря, другая, зеленая и сверкающая, — до короны Кенавары. Только что здесь были птицы — полярные чайки, бакланы, вороны, а под ногами ее глаза различали жизни глубоко под землей: это были семена, черви, но скоро и это видение исчезло, и теперь Фрэнни смотрела на жижу экскрементов, в которую дождь превратил обломки Дома.
«Запомни это, — сказала она себе, стоя на коленях в грязи. — Всех этих существ, видимых и невидимых, вокруг и повсюду, — запомни. В твоей жизни будут дни, когда тебе захочется вернуть это ощущение, постигнуть, что все, исчезнувшее с лица земли, на самом деле никуда не исчезло — просто стало невидимым».
На вершине утеса вместе с ней оказалось больше людей, чем она могла предположить; Фрэнни решила, что все они освободились из Домуса Мунди. Тут был старик, который стоял под дождем ярдах в двадцати от нее и выкрикивал приветствия небесам. Тут была женщина на несколько лет старше ее, и она уже шла с мыса в глубь острова, словно опасаясь, что если не уйдет с утеса, то снова окажется в заточении. Тут была молодая пара — они бесстыдно обнимались и целовались со страстью, которую не мог охладить даже ледяной дождь.
И еще она увидела Уилла. Значит, он не ушел туда, куда отправилось существо, построившее Дом. Остался здесь и теперь стоял, глядя в море стеклянными глазами. Она поднялась и направилась к нему, бросив взгляд на Рукенау. Фрэнни удивилась тому, что увидела. Плоть Рукенау, покинувшая колыбель Дома, теперь сдалась его истинному возрасту. Кожа растрескалась, и сильный дождь сбивал ее с высохших мышц. Кровь текла из тела, которое напоминало куклу, сделанную ребенком из папье-маше и раскрашенную, а потом, когда игра наскучила, выброшенную в грязь. На ее глазах провалилась грудь, а внутренности стали желеобразными. Фрэнни отвела взгляд, зная, что, когда посмотрит на Рукенау в следующий раз, напитавшаяся влагой земля уже примет его.
«Что ж, это не самый плохой способ исчезнуть», — подумала она и двинулась к Уиллу.
Он смотрел не на море, как показалось ей сначала. Хотя его глаза были широко открыты, а когда она позвала, Уилл издал гортанный звук, который она поняла как ответ, его мысли были где-то далеко: что-то полностью захватило его внимание.
— Пожалуй, нам пора, — сказала Фрэнни.
На этот раз Уилл вообще не отреагировал, но, когда она взяла его под руку, пошел с ней (не вслепую, хотя и ничего не видя перед собой), через грязь и дождь к лугам.
Когда они добрались до машины, дождь над островом уже прошел и направился дальше — в сторону Америки. Приближался вечер. В домах Баррапола виднелся свет, а между рваными кромками туч появились звезды. Без возражений со стороны Уилла она усадила его на пассажирское сиденье (он словно пребывал в трансе, реагируя только на самые простые просьбы), потом дала задний ход, пока машина не выехала на дорогу и сквозь быстро сгущающиеся сумерки поехала в Скариниш. Завтра будет паром, и к вечеру они вернутся на большую землю, а на следующее утро (если она поедет ночью) — домой. Думать о том, что будет потом, Фрэнни не хотелось, все мысли крутились вокруг чашки чая на своей кухне и теплой постели. Только вернувшись домой, она станет думать о том, что видела, чувствовала и выстрадала после возвращения в ее жизнь мужчины, который сейчас сидел рядом на пассажирском сиденье.
Следующий день прошел так, как Фрэнни и предполагала. Они провели нелегкую ночь в машине у Скариниша, а в полдень погрузились на паром курсом на Обан. Единственной проблемой по пути на юг была усталость, с которой Фрэнни справлялась с помощью огромного количества кофе. Но усталость все равно одолевала, и, когда Фрэнни наконец добралась домой в четыре часа ночи, мысли у нее путались. Что до Уилла, то он так и пребывал в трансе после разрушения Дома. Фрэнни знала, что он отдает себе отчет в ее присутствии, так как отвечает на вопросы, если они простые («Хочешь сэндвич?», «Хочешь чашечку кофе?»), но видел он перед собой совсем не тот мир, который видела она. Уилл с трудом нащупывал протянутую ему чашку, а потом все равно проливал половину на себя. Если она давала ему еду, он ел механически, словно его тело совершало движения без помощи разума.
Фрэнни знала, что именно не выходит у него из головы. Он все еще оставался в плену у Дома или воспоминаний о нем. Она старалась не упрекать Уилла за его отстраненность, но это было нелегко, когда насущные проблемы требовали напряжения всех сил. Фрэнни чувствовала себя брошенной — другого слова у нее не находилось. Уилл не обращал внимания на окружающий мир, а она была напугана, на грани изнеможения, и от этого плохо соображала. Когда люди узнают, что она вернулась, ей придется отвечать на вопросы, трудные вопросы. Фрэнни хотелось, чтобы Уилл помог ей сформулировать ответы. Но никакие слова не могли вывести его из этого состояния: он смотрел куда-то перед собой и видел сны о Домусе Мунди.
Но впереди было еще худшее предательство. Когда Фрэнни проснулась на следующее утро, проведя четыре блаженных часа в собственной постели, то обнаружила, что кушетка, на которую она положила Уилла, пуста: он ушел, оставив входную дверь настежь открытой. Фрэнни пришла в ярость. Да, он был свидетелем многого из того, что происходило в Доме, но ведь и она видела кое-что, однако не отправилась бродить куда-то посреди ночи.
После завтрака она позвонила в полицию, чтобы сообщить о своем возвращении. Они приехали через три четверти часа и забросали ее вопросами о том, что произошло в доме Доннели. Полицейским казалось странным ее бегство с места смерти Шервуда, возможно, они даже посчитали это признаком помешательства, но не доказательством ее вины. У них уже было три подозреваемых: двое неместных, которых видели вблизи дома Доннели за два или три дня до убийства. Она была рада назвать их, дать подробное описание. Да, она уверена, что это была та самая пара, мучившая Уилла, ее брата и ее саму много лет назад. Полиция в первую очередь хотела знать, что могло связывать Шервуда и этих двоих, которые обосновались в доме Доннели. Она ответила, что не знает. Она последовала туда за братом, собираясь отвести его домой, но, войдя, увидела напавшего на него Стипа. Она пустилась за ним в погоню. Да, это было глупо. Конечно, конечно. Но она потеряла голову от потрясения и злости. Они должны ее понять. Она могла думать только об одном: найти человека, который убил ее брата, и отомстить.