— Это был смелый поступок, — сказал кто-то по другую сторону огня.
Уилл прищурился, чтобы разглядеть говорившего. Конечно, это был Джекоб. Он сидел, прислонившись к стене, и смотрел на него сквозь пламя. Уиллу показалось, что Джекоб слегка не в себе, словно из сочувствия к слабости Уилла. Но если Уилл из-за болезни быстро уставал, то Стип от своего недуга светился: бледная блестящая кожа, слипшиеся пряди на мощных мышцах шеи. Грубая серая рубаха расстегнута до пупа, а на груди поросль темных волос, которые по складкам живота доходят до пояса. Когда он улыбался, как теперь, глаза и зубы сверкали, словно сделанные из одного и того же вечного материала.
— Ты болен, но все же сумел найти дорогу в этой метели. Это говорит о мужестве.
— Я не болен, — возразил Уилл. — Ну, то есть… был болен немного, но теперь все прошло…
— Выглядишь прекрасно.
— И чувствую себя тоже. Я готов отправляться в любой момент, когда скажете.
— Куда отправляться?
— Куда скажете, — ответил Уилл. — Мне все равно. Я не боюсь холода.
— Ну разве это холод? Это не те зимы, что довелось выносить нам с этой сучкой.
Джекоб бросил взгляд в сторону зала заседаний, и Уиллу показалось, что сквозь дымок он заметил презрительное выражение, мелькнувшее на лице Джекоба. Мгновение спустя прежний взгляд снова устремился на Уилла, но в нем появилось какое-то напряжение.
— Я вот думаю, может, ты послан мне Богом или кем-то еще, чтобы стать моим спутником? Понимаешь, с этого дня я больше не буду путешествовать с миссис Макги. Мы с ней решили расстаться.
— И вы… долго с ней путешествовали?
Джекоб, теперь сидевший на корточках, подался вперед и, взяв палку, стал перемешивать угли в костре. Там еще оставалось несгоревшее топливо, и оно занялось.
— Так долго, что и вспоминать не хочется, — сказал он.
— А почему теперь вы расстаетесь?
В свете мигавшего пламени (то, что в нем сгорало, при жизни успело набрать жиру) Уилл увидел гримасу на лице Джекоба.
— Потому что я ее ненавижу, — ответил он. — А она ненавидит меня. Если бы я был попроворнее, то убил бы ее сегодня. А после этого мы с тобой разожгли бы костер, верно я говорю? Могли бы обогреть половину Йоркшира.
— И вы бы в самом деле убили ее?
Джекоб поднес к свету левую руку. Она была покрыта чем-то липким, похожим на кровь, но смешанным с хлопьями серебряной краски.
— Это моя кровь. Пролилась потому, что я не сумел пролить кровь Розы. — Он перешел на шепот. — Да. Я бы ее убил. Но потом жалел бы об этом. Мы с ней как-то связаны. Как именно — я никогда не понимал. Если бы я причинил ей зло…
— То причинили бы зло самому себе? — отважился вставить Уилл.
— Ты это понимаешь? — несколько озадаченно выговорил Джекоб и добавил спокойнее: — Господи, что же я нашел?
— У меня был брат, — ответил Уилл, пытаясь объясниться. — Когда он умер, я был счастлив. Нет, не то чтобы счастлив. Это звучит ужасно…
— Ты был счастлив — так и говори, — сказал Джекоб.
— Да, был, — продолжал Уилл. — Я радовался тому, что он умер. Но после его смерти я стал другим. В некотором роде то же самое и у вас с миссис Макги? Если бы она умерла, вы бы стали другим. И может быть, совсем не тем, кем вам бы хотелось.
— Этого я тоже не знаю, — тихо ответил Джекоб. — Сколько лет было твоему брату?
— Пятнадцать с половиной.
— И ты его не любил?
Уилл отрицательно покачал головой.
— Ну, это достаточно просто.
— А у вас есть братья? — спросил Уилл, и теперь уже Джекоб покачал головой. — А сестры?
— Нет, — сказал он. — А если и были, что вполне возможно, то я их не помню.
— Иметь братьев и сестер и не помнить?
— Иметь детство. Иметь родителей. Родиться. И ничего этого не помнить.
— Я тоже не помню, как родился.
— Нет-нет, ты помнишь. Там, глубоко-глубоко, — он постучал себя по груди, — есть воспоминания. Если бы только знать, как их найти.
— Может, они и у вас есть, — предположил Уилл.
— Я смотрел, — ответил Джекоб. — Заглядывал настолько глубоко, насколько хватало духу. Иногда мне кажется, что я их чувствую. Момент озарения — а потом все проходит.
— Что такое озарение? — спросил Уилл.
Джекоб улыбнулся, радуясь возможности побыть учителем.
— Это малая толика благодати. Мгновение, когда ты без всякой видимой причины вдруг начинаешь понимать все или чувствуешь, что можешь понять.
— Думаю, со мной такого никогда не случалось.
— Может, и случалось, только ты не запомнил. Такие моменты трудно удержать в памяти. А если они остаются, иногда это хуже, чем если бы ты совсем о них забыл.
— Почему?
— Потому что они издеваются над тобой. Напоминают, что есть вещи, стоящие того, чтобы их слышать, чтобы их видеть.
— Расскажите мне о каком-нибудь, — сказал Уилл. — О каком-нибудь из этих озарений.
Джекоб усмехнулся.
— Это приказ?
— Я не хотел…
— Не говори, что не хотел, когда на самом деле хотел, — сказал Джекоб.
— Хорошо, хотел, — согласился Уилл, начиная видеть систему в том, о чем просил Джекоб. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне об одном из озарений.
Джекоб снова переворошил угли в костре и откинулся к стенке.
— Помнишь, я тебе сказал, что мне приходилось видеть зимы и посуровее этой?
— Да, — кивнул Уилл.
— Так вот. Одна была хуже всех. Зима тысяча семьсот тридцать девятого. Мы с миссис Макги были в России…
— Тысяча семьсот тридцать девятого?
— Никаких вопросов, — сказал Джекоб. — Или больше я не скажу ни слова. Такого холода я в жизни не испытывал. Птицы замерзали в полете и камнем падали на землю. Люди умирали миллионами, и мертвецы лежали штабелями непохороненные, потому что землю невозможно было копать. Ты не можешь себе представить… Впрочем, не исключено, что можешь. — Он улыбнулся Уиллу какой-то странной улыбкой. — Можешь это вообразить?
Уилл кивнул.
— Пока могу.
— Хорошо. Так вот. Я был в Санкт-Петербурге, притащил с собой миссис Макги. Насколько мне помнится, она не хотела, но там был один ученый доктор по фамилии Хруслов, который выдвинул теорию, что этот смертельный холод является началом ледникового периода, что акр за акром он будет поглощать землю, уничтожая душу за душой, один вид животных за другим… — Джекоб, не переставая говорить, сжал окровавленную руку в кулак, так что побелели костяшки пальцев. — Пока на ней не останется ничего живого.