— Он умирает, — сказал Джеффри женщине.
Она бросила взгляд на лежавшее на полу тело.
— Ну да, умирает. — И она снова посмотрела на Джеффри. — Но ведь он получил то, что хотел. Так что теперь нужно ответить на другой вопрос: а чего хочешь ты?
Он не хотел лгать. Не собирался говорить, что вожделеет ее. В этом случае он кончит так же, как Дел. И потому он сказал правду:
— Я хочу жить. Хочу вернуться домой к жене и детям и делать вид, что ничего этого не было.
— Ты не сможешь, — ответила она.
— Смогу! Клянусь, что смогу!
— И ты не будешь мстить мне за то, что я убила твоего друга?
— Вы его не убьете, — сказал Джеффри, думая, что переговоры имеют некоторый успех.
Она получила свое. Нагнала страху на них обоих, унизила его, превратила в дрожащую тварь, а Делберта — в живой фаллоимитатор. Что ей еще надо?
— Если вы нас отпустите, мы будем молчать как рыбы. Клянусь. Никому ни слова.
— Думаю, уже слишком поздно, — ответила женщина.
Она стояла между ног Джеффри. Солс чувствовал себя совершенно беспомощным.
— Позвольте мне хотя бы помочь Делберту, — умоляющим голосом сказал он. — Он не причинил вам зла. Он хороший семьянин и…
— Этот мир кишит семьянинами, — презрительно сказала она.
— Да бога ради, пожалейте его, он не причинил вам никакого вреда.
— О господи, — раздраженно сказала она. — Ну, помоги ему, если тебе так хочется.
Джеффри настороженно посмотрел на нее, с трудом поднимаясь на ноги и ожидая удара или пинка. Но ничего такого не последовало. Она разрешила ему подойти к Делберту, лицо которого побагровело еще сильнее, на губах пенилась слюна вперемешку с кровью, глаза закатились под подрагивающие веки. Но он еще дышал, правда, едва-едва. Его грудь вздымалась, пытаясь втянуть воздух через пережатую трахею. Боясь, что Дел уже сдался, Солс засунул пальцы под шнурок и потянул. Дел испустил слабый хриплый вздох, но он был последним.
— Наконец-то, — сказала женщина.
Джеффри подумал, что она имеет в виду смерть Дела, но, взглянув на пах мертвеца, понял свою ошибку. Умирая, Дел эякулировал фонтаном, будто слон.
— Господи Иисусе, — сказал Джеффри, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.
Женщина подошла ближе, чтобы насладиться зрелищем.
— Ты мог бы попытаться сделать искусственное дыхание, — сказала она. — Его еще можно спасти.
Джеффри посмотрел на лицо Дела, на губы в пене, на закатившиеся глаза. Может быть, и был шанс запустить его сердце (и может быть, будь он другом получше, то сделал бы это), но ничто в этом мире не могло заставить его в этот миг приложить губы к губам Делберта Доннели.
— Нет? — спросила женщина.
— Нет, — ответил Джеффри.
— Значит, ты позволяешь ему умереть. Тебе противно прикоснуться губами к его губам, и потому теперь он мертв.
Она повернулась спиной к Солсу и пошла прочь. Джеффри знал, что это не прощение — экзекуция продолжается.
— О Святая Мария, о Богоматерь, — вполголоса стал молиться Джеффри. — Помоги мне в этот трудный час…
— Тебе сейчас не нужна девственница, — сказала женщина. — Тебе нужен кто-то другой, у кого побольше опыта. Кто-то, знающий, что для тебя сейчас лучше всего.
Джеффри не обернулся. Он был уверен, что она каким-то образом околдовала Дела, и, если он посмотрит ей в глаза, она точно так же проникнет и в его голову. Нужно попытаться выйти отсюда, не поглядев на нее. И еще нужно не забывать об этих треклятых шнурках. Тот, что удушил Дела, уже соскользнул с его шеи. Джеффри не хотел смотреть на пах Дела, не хотел знать, что произошло с другим шнурком, но ему казалось, что, сделав свое дело, этот шнурочек уже отдыхает где-то. Он знал, что у него остался единственный шанс на спасение. Если он не проявит сноровки или потеряет ориентацию и не найдет выход, ему конец. Она сейчас может сколько угодно делать вид, что занята своими делами, но позволить ему уйти она не может — после всего того, чему он тут был свидетелем.
— Ты знаешь историю этого места? — спросила она.
Радуясь, что ее можно отвлечь разговором, он ответил: нет, не знает.
— Дом построил человек, который обостренно чувствовал несправедливость.
— Вот как?
— Мы его знали — я и мистер Стип. Это было много лет назад. Да что там — мы с ним были в близких отношениях какое-то время.
— Счастливчик, — сказал Джеффри, надеясь ей польстить.
Хотя он и мало что знал о здании Суда, но был уверен — его построили не меньше века назад. Эта женщина никоим образом не могла знать строителя.
— Я не очень хорошо помню его, — фантазировала она. — Вот только нос запомнился. Такого громадного носа я ни у кого больше не видела. Настоящий колосс. И он божился, что именно благодаря своему носу и проникся жалостью к животным…
Пока она болтала, Джеффри тайком повел глазами направо и налево, чтобы сориентироваться. Хотя он и не видел двери, которая вела к свободе, но предполагал, что она вне поля его зрения, за левым плечом. А женщина тем временем продолжала щебетать:
— Они гораздо чувствительнее к запахам, чем мы. Но мистер Бартоломеус заявлял, что благодаря своему носу воспринимает запахи скорее как животное, чем как человек. Амброзия, мирра, яд. Он классифицировал запахи, и у него имелось название для каждого. Гнилостный, мускусный, бальзамический. Другие я забыла. Вообще-то я и его забыла — ничего не помню, кроме носа. Странно, как иногда запоминаются люди. — Она помедлила. — А тебя как зовут?
— Джеффри Солс.
Это ее шаги он слышит у себя за спиной? Нужно сматываться отсюда, иначе она с ним разделается. Он поглядывал на пол — нет ли где этих ее убийственных четок.
— Без второго имени? — спросила она.
— Нет, есть и второе.
Ничего движущегося он не заметил, но это вовсе не означало, что они не лежат где-то рядом, в тени.
— Александр.
— Это гораздо красивее, чем Джеффри, — сказала она; голос ее теперь звучал ближе.
Он бросил взгляд на мертвое лицо Дела, чтобы подстегнуть себя этим веским аргументом, встал и повернулся к двери. Его догадка оказалась верной. Дверь была там, прямо перед ним. Краем глаза он увидел и шлюху, почувствовал, как ее глаза обжигают. Он не дал им возможности его заворожить. Испустив крик, которому он научился на сборах в ополчении (этот крик должен был сопровождать штыковую атаку, а в данном случае имело место отступление, но какая, в сущности, разница, черт побери?!), он бросился к двери. Его чувства были обострены как никогда с самого детства, организм, переполненный адреналином, воспринимал малейшие нюансы. Он услышал завывание взлетевших четок, а бросив взгляд через плечо, увидел их в воздухе — они летели к нему, словно молния в бусинах. Он метнулся вправо, одновременно делая нырок, и увидел, как четки пролетели мимо и ударились о дверь. Там они поизвивались минуту-другую, но этого ему хватило, чтобы схватиться за ручку и распахнуть дверь. Собственные силы поразили его. Дверь была тяжела, но, заскрипев петлями, распахнулась, ударившись о стену.