Патрик не ошибся. Рафаэль лежал на кровати, телефонная трубка словно приклеилась к уху. Говорил он по-испански. Увидев в дверях Уилла, сел и зарделся.
— Извини, — сказал Уилл, — дверь была открыта.
— Да-да. С другом болтаю, — сказал Рафаэль.
— Патрик говорит, ему пора принимать лекарства.
— Я знаю. Как раз собирался. Вот только договорю с другом.
— Оставляю вас вдвоем.
Он не успел закрыть дверь, как Рафаэль подхватил нить своего амурного разговора, пока она еще не успела остыть. Уилл вернулся в гостиную сообщить Патрику, что поручение выполнено, но через минуту после его ухода Патрик заснул и теперь мирно похрапывал на своем стуле. Предвечерний свет смягчал черты его лица, но уничтожить следы, оставленные прожитыми годами, скорбями и болезнью, было невозможно. Уилл подумал если считать обрядом посвящения то, что тебя начинают называть папиком, то уж, наверно, в эту категорию попадает и это — смотреть на человека, в которого влюбился в другой жизни, и знать, что любовь еще не прошла, что она не менее сильна, чем прежде, но ее изменили время и обстоятельства, сделали чем-то неуловимым.
Он бы с радостью пробыл здесь дольше, умиротворенно разглядывая знакомое лицо Патрика, но не хотел, чтобы его застал за этим занятием Рафаэль, а потому пошел прочь из квартиры, вниз по лестнице и на улицу.
Почему, недоумевал он, при том, что на тему любви исписано больше бумаги, чем на любую другую (включая свободу, смерть и Всемогущего Господа), он даже в первом приближении не может объяснить сложность того, что чувствует к Патрику?
Тут было много шрамов с обеих сторон, в гневе и разочаровании они говорили и делали жестокие вещи. Были мелкие предательства и измены — и тоже с обеих сторон. Были общие воспоминания о бешеной страсти, и шумных гулянках, и временах безмятежной влюбленности, когда взгляд, прикосновение, та или иная песня казались нирваной. А потом настало сегодня. Чувства, оторванные от прошлого и вплетенные в узор, которого никто из них не предвидел. Да, они знали, что постареют, что бы там ни помнил Патрик. Они полушутливо говорили о том, что зачахнут, превратятся в счастливых алкоголиков в Ки-Уэсте или переедут в Тоскану и купят оливковую рощу. О чем они не говорили (потому что это казалось маловероятным), так это о том, что, дожив до средних лет, все еще будут здесь и станут разговаривать как старики: вспоминать умерших ровесников и поглядывать на часы — не наступило ли время принимать лекарства.
1
— Ты у него не видел мистическую Бетлинн Рейхле? — поинтересовалась Адрианна, когда Уилл рассказал ей о Патрике.
На следующий день они сидели за бранчем в «Кафе Флор» на Маркет-стрит: омлет со шпинатом, картофель по-домашнему и кофе. Уилл ответил отрицательно: этой женщины он не видел, и имя ее не упоминалось.
— Джек говорит, Патрик встречается с ней чуть ли не через день. Джек думает, все это попахивает туфтой. И конечно, за час своего драгоценного времени она берет громадные деньги.
— Не могу представить, что Пат купился на что-то, далекое от реальности.
— Не знаю. У него свои ирландские бзики. Как бы там ни было, она научила его этим песнопениям, и он должен повторять их четыре раза в день. А Джек клянется, что они на зулусском языке.
— Что может Джек знать о зулусском языке? Он родился и вырос в Детройте.
— Он говорит, это расовая память. — Уилл скорчил презрительную гримасу. — Глен, кстати, придумал отличное новое слово, по-моему, оно подходит для этого случая. Андроидиот. Так он называет людей, которые говорят слишком быстро и на первый взгляд кажутся вполне нормальными…
— …а на самом деле идиоты. Мне нравится. Где он его взял?
. — Это его. Сам придумал. Слова рождают слова. Cri du jour. [19]
— Андроидиоты, — с удовольствием повторил Уилл. — И она одна из них?
— Бетлинн? Конечно. Я ее не видела, но, должно быть, так и есть. Да, кстати… вообще-то я не должна тебе об этом говорить, но Пат просил узнать: если он закажет торт в форме белого медведя, это не будет дурной вкус?
— И что ты сказала?
— Я сказала, да, это будет дурной вкус.
— И он сказал: «Отлично».
— Именно.
— Спасибо, что предупредила.
2
Вечером около одиннадцати он решил опередить таблетку от бессонницы и отправился выпить. Была пятница, поэтому на оживленных улицах негде было шагу ступить, и за пятиминутную прогулку по Санчес до 16-й он заметил столько оценивающих взглядов, что, возникни у него желание, он мог бы стать счастливчиком на эту ночь. Однако самоуверенность отчасти покинула его, когда он вошел в «Гештальт» — бар, который, по словам Джека (которого он предварительно расспросил по телефону), открылся два месяца назад и этим летом стал горячим местечком. Он был почти битком набит. Часть клиентов из местных — зашли выпить кружечку пива с друзьями, но большинство разогревались и заводились на уик-энд. В прежние времена в Кастро существовали определенные условности: у кожаных ребят были свои забегаловки, у наркоманов — свои; начинающие не собирались в местах, где сходились старики; королеву, особенно в годах, нельзя было увидеть в баре для черных и наоборот. Но здесь были представители всех кланов — и даже больше того. Кто там в резиновом костюме потягивает бурбон у барной стойки — мужчина или нет? Да, мужчина. А парень, ждущий очереди у бильярдного стола, с пирсингом в носу, волосы выстрижены кругами — он любовник этого латина в хорошо сшитом костюме, который направляется к нему по кратчайшей прямой? Судя по их улыбкам и поцелуям — да. В этой толпе было и немало женщин. Как показалось Уиллу, и несколько девушек традиционной ориентации — пришли строить глазки гомикам и их бойфрендам (занятие сомнительное: бойфренд, если он принял дозу, обычно надеялся, что его оттрахают коллективно на бильярдном столе), и лесбиянки (и опять всех мастей — от кисок до усачей). Его немного пугало уже одно это смешение, но он был слишком увлечен вуайеризмом, чтобы уйти. Уилл протолкался через толпу к стойке и нашел свободное место в дальнем углу, откуда мог видеть большую часть зала. Приняв две кружки пива, он немного расслабился. Если не считать нескольких взглядов, никто не обратил на него внимания.
«И это меня вполне устраивает, — сказал он себе, — вполне».
А когда заказывал третью кружку (последнюю в этот вечер, решил он), кто-то оказался у стойки с ним рядом.
— Я выпью то же самое. Нет, пожалуй, нет. Выпью чистую текилу. А платит он.
— Я? — переспросил Уилл, поворачиваясь к человеку лет на пять моложе его, незадачливое выражение лица которого было ему смутно знакомо.
Узкие карие глаза смотрели из-под приподнятых бровей, улыбка, ямочки на щеках — он ждал, когда же его узнают.