Кто-то вцепился в мое правое ухо и стал отрезать его тупым лезвием. Я поднял руку, чтобы отвести толстые пальцы, но другой нападавший поймал меня за запястье. Я мог лишь корчиться от боли и истекать кровью, пока палач отпиливал мое ухо, желая забрать его на память.
Все поняли, что я ослабел и потерял способность защищаться, и воодушевились. Они стали высматривать, что бы отрезать от меня в качестве трофея: соски, пальцы на руках и ногах, половые органы или даже хвосты.
Нет, нет, молча взмолился я, только не хвосты!
Возьмите мои уши, мои лишенные ресниц веки, мой пупок, но, пожалуйста, не трогайте хвосты! Это абсурдное и иррациональное проявление тщеславия, но пускай — мне не было жалко своего лица и даже тех частей тела, которые делали меня мужчиной, я хотел умереть, сохранив свои хвосты. Разве я просил слишком многого?
Судя по всему, да. Я не мешал охотникам за трофеями кромсать самые чувствительные места моего тела, сквозь боль умоляя их удовлетвориться тем, что они уже забирали, но мои мольбы пропали втуне. И неудивительно: мое горло, несколько раз выплеснувшее всю мощь маминого голоса ночных кошмаров, теперь не могло изречь ничего, кроме едва слышного бормотания. Уже не один, а два ножа пилили репицу моих хвостов, вгрызаясь в мышцы. Кровь хлестала из ширившегося пореза.
— Довольно!
Команда прозвучала достаточно громко, чтобы прорваться сквозь крики и смех шайки и заставить сброд стихнуть. Впервые за долгое время люди отвернулись от меня. Они озирались в поисках источника этого командного голоса, приготовив ножи и дубинки.
Приказ отдал Квитун. Он выступил из тени, где исчез совсем недавно. Как и прежде, в доспехах, с опущенным забралом, скрывавшим его демонические черты.
Нападавших было не меньше дюжины, а он один, но шайка отнеслась к нему с уважением. Или не к нему самому, а к силе, которую, по их мнению, он олицетворял: к власти архиепископа.
— Вы двое, — Квитун указал на парочку, пытавшуюся отделить меня от моих хвостов, — отойдите от него.
— Но он демон, — тихо возразил один.
— Я вижу, что он такое, — ответил Квитун. — У меня есть глаза.
Его голос звучал необычно, отметил я. Казалось, что он едва сдерживает какое-то сильное переживание, будто готов разрыдаться или зайтись от смеха.
— Руки… прочь… от… него… — сказал Квитун.
Мои мучители послушались и отступили назад по траве, которая уже стала не зеленой, а красной. Я осторожно завел руку за спину, опасаясь того, что мог обнаружить, но с облегчением понял: они пропилили чешуйки до мышц, но далее не продвинулись. Если мне повезет и я переживу свою первую встречу с человечеством, хвосты останутся при мне.
Квитун вышел из тени деревьев и зашагал к центру прогалины. Он дрожал, но не от слабости. В этом я был совершенно уверен.
Но шайка решила, что он ранен и ослабел. Люди самодовольно переглянулись исподтишка и как будто невзначай стали окружать его. Они не выпускали из рук оружие, которым меня ранили.
Вскоре они встали по местам и сомкнули круг. Квитун медленно повернулся и оглядел их, словно подтверждал этот факт. Такое простое действие далось ему нелегко. Его дрожь усиливалась. Еще несколько секунд, и его ноги подогнутся, он упадет на землю, и чернь…
Не успел я додумать эту мысль, как меня прервал Квитун.
— Мистер Б.? — Его голос прерывался, но в нем еще была сила.
— Я здесь.
— Исчезни.
Я уставился на Квитуна (все остальные тоже), пытаясь понять, что он задумал. Предлагал ли он себя в качестве мишени, чтобы я мог ускользнуть, пока шайка будет срывать с него латы и забивать его до смерти? И что это за неестественная дрожь?
Он опять приказал, и в его голосе звучало нечто вроде паники:
— Исчезни, мистер Б.!
На этот раз его тон вывел меня из ступора. Я вспомнил, как Квитун учил меня: «Спрячься, когда я назову твое имя».
Потеряв полминуты, я попытался отыграть потерянное время, насколько позволяло мое израненное тело. Отступил на пять или шесть шагов, пока не почувствовал спиной заросли. Дальше идти было некуда. Я поднял пульсирующую от боли голову и посмотрел на Квитуна Он по-прежнему стоял посреди прогалины, и его тело под латами содрогалось неистовее, чем прежде. Под забралом разрастался крик, становился все громче и пронзительнее, все выше и выше. Этот крик мало походил на обычный голос, рожденный человеческими легкими и горлом, — как и тот вопль, что я перенял у мамы. Наивысшие из слышимых нот напоминали птичьи крики, а низшие сотрясали землю под ногами, от крика ныли зубы, живот и все внутренности.
Но мне недолго пришлось страдать от его воздействия. За считаные секунды крик Квитуна достиг предела высоты и глубины, и в момент кульминации внутри лат вспыхнуло сильное пламя, выплеснувшее языки огня сквозь каждый стык и шов.
И тогда — слишком поздно, конечно, — я понял, почему он хотел, чтобы я исчез. Я попытался протиснуться в густые заросли и искал лазейку среди колючих ветвей, когда Квитун взорвался.
Его латы разлетелись, как скорлупа яйца от удара молота, и на кратчайший миг я уловил пламенеющие очертания его тела. Потом волна силы, разорвавшей доспехи в клочья, дошла до меня и ударила так мощно, что я перелетел через густые заросли и приземлился среди вереска в паре метров от подлеска. В воздухе висел плотный едкий дым, не позволявший мне видеть прогалину. Я попытался подняться с колючей травяной подстилки и пополз к прогалине. Моя голова кружилась, я был избит и окровавлен, но жив. Шайке моих противников повезло меньше — они лежали на траве, все до одного мертвые. Кто-то был обезглавлен, другие свисали с ветвей, израненные и растерзанные. Кроме целых трупов имелась коллекция запасных частей — ноги, руки, клубки кишок и прочие внутренности празднично украшали деревья вокруг поляны.
Посреди этого странного сада стоял Квитун. Голубоватый дымок поднимался от его нагого тела, пока плоть скрепляли сияющие швы. Они медленно гасли и пропадали. Лишь глаза Квитуна горели неизменно ярко, как две лампады под сводом черепа.
Осторожно пробираясь среди свалки тел, я содрогался от омерзения. Меня отвращали не кровь и оторванные конечности, а паразиты, тучами кишевшие на телах и одежде отребья. Они спешили покинуть мертвецов в поисках живых хозяев. Я не собирался помогать им и все время стряхивал наглых блох, взбиравшихся по мне.
На мой оклик Квитун не ответил. Я остановился поодаль от него и попытался вывести его из оцепенения. Мне было тревожно смотреть в его огненные очи. Пока не явлен знак, что сам Квитун вернулся и готов погасить этот огонь, меня пугала сила, которую он призвал. Поэтому я выжидал. На прогалине было тихо, если не считать стука капель крови, стекавших с листвы на промокшую землю.
Однако за пределами леса слышался шум, оттуда же шел и запах, хорошо знакомый мне с детства; вонь паленой плоти. Этот запах вполне объяснял два вида звуков, сопровождавших его: вопли поджариваемых мужчин и женщин и одобрительный гул толпы, собравшейся поглазеть на казнь. Мне никогда не нравилось человеческое мясо, оно кисловатое и жирное, но я ничего не ел с тех пор, как заглотил приманку Коули, и от духа жареных содомитов с поля Иешуа мой рот заполнился слюной. Слюна потекла из углов рта вниз по подбородку. Я поднял руку, чтобы вытереться — нелепо утонченный жест, учитывая мое общее состояние, — а Квитун спросил.