«Ага! — сказал себе Робин. — А вот и невинное духовное чадо святого отца! Честью клянусь, красивая девочка: глазки искрятся весельем, губы яркие и улыбаются — одним словом, самая хорошенькая христианка, какую я когда-либо видел».
Робин не сумел скрыть, что красота любезной девушки произвела на него большое впечатление, и поэтому, когда прелестная Мод протянула ему обе свои маленькие ручки, чтобы приветствовать его приход, добрый брат Тук воскликнул:
— Не довольствуйся руками, мой мальчик, а целуй ее прямо в губки, в алые губки, оставь скромность — это добродетель дураков.
— Фи! — сказала девушка, насмешливо качая головой. — Фи, как вы смеете такое говорить, отец мой?
— «Отец мой, отец мой!» — с фатоватым видом повторил монах.
Робин последовал его совету, хотя девушка все же слабо сопротивлялась; Тук вслед за ним наделил свою духовную дочь сначала поцелуем прощения, потом поцелуем примирения… одним словом, нужно признать откровенно, что Мод к нему относилась скорее как к поклоннику, нежели как к наставнику, а манеры монаха весьма мало соответствовали его сану.
Робин заметил это и, пока они пили и закусывали за столом, который накрыла для них Мод, самым невинным тоном заявил, что монах не очень-то похож на грозного и почитаемого духовника.
— В некотором оттенке близости и приязни в отношениях родственников нет ничего предосудительного, — ответил монах.
— Ах, так вы родственники? А я и не знал!
— И близкие, мой юный друг, очень близкие, но не до такой степени, когда запрещено вступление в брак: мой дед был сыном одного из племянников двоюродного брата двоюродной бабушки Мод.
— Ну, теперь с родством все ясно.
Мод покраснела и взглянула на Робина так, будто просила пощадить ее. Бутылки опустошались, кружки стучали по столу, в буфетной звенел смех и слышался звук поцелуев, сорванных с губок Мод.
И тут, в самый разгар веселья, дверь буфетной внезапно отворилась и на пороге появился сержант в сопровождении шести солдат.
Сержант галантно поклонился девушке и, строго взглянув на сотрапезников, спросил:
— Вы спутники чужестранца, явившегося посетить нашего господина, лорда Фиц-Олвина, барона Ноттингема?
— Да, — спокойно подтвердил Робин.
— Ну, и дальше что? — дерзко спросил брат Тук.
— Следуйте за мной в покои милорда.
— А зачем? — снова спросил Тук.
— Не знаю. Такой приказ. Повинуйтесь.
— Но перед уходом выпейте глоточек, — сказала красотка Мод, подавая солдату кружку эля, — это вам не повредит.
— Охотно.
И, осушив кружку, сержант вторично приказал сотрапезникам Мод следовать за ним.
Робин и Тук подчинились, с сожалением осипши хорошенькую Мод в буфетной одну и в печали.
Пройдя но огромным галереям, а потом через оружейный зал, отряд оказался перед тяжелой дубовой дверью, и сержант трижды громко постучал в нее.
— Входите! — грубым голосом крикнули из-за двери.
— Следуйте за мной, — сказал сержант Робину и Туку.
— Входите, да входите же, разбойники, негодяи, висельники! Входите, — громовым голосом повторял старый барон. — Входите, Симон.
Наконец сержант отворил дверь.
— Ага! Вот и вы, мошенники! Где ты пропадал столько времени, я ведь тебя за ними давно послал? — произнес барон, бросая на командира маленького отряда испепеляющий взгляд.
— Да будет вашей светлости известно, я…
— Лжешь, собака! Как ты смеешь оправдываться, заставив меня прождать три часа?!
— Три часа? Милорд ошибается, и пяти минут не прошло, как вы приказали мне привести сюда этих людей.
— Наглый раб! Он смеет уличать меня, да еще глядя мне в глаза! А вы, плуты, — добавил он, обращаясь к ошеломленным солдатам, — не смейте больше повиноваться этому изменнику; обезоружить его, связать — и в камеру! А если только он посмеет сопротивляться, бросьте его в каменный мешок — нечего его жалеть! Живо! Действуйте!
Солдаты переглянулись, стараясь приободрить друг друга, и направились к своему командиру, чтобы обезоружить его; сержант был ни жив ни мертв, но не произнес ни слова.
— Ах вы мошенники! — закричал барон. — Да как вы смеете трогать этого человека, ведь он еще не ответил на вопросы, которые я ему собираюсь задать!
Солдаты отступили.
— А теперь, предатель, теперь, когда я доказал тебе свою доброту, помешав этим скотам отнять у тебя оружие, ты по-прежнему не знаешь, отвечать ли на мои вопросы? Говори: собаки, которых ты привел, действительно спутники этого закоренелого безбожника, осмелившегося бросить мне в лицо ужасные оскорбления?
— Да, милорд.
— А откуда ты это знаешь, болван? Как тебе это стало известно? Почему ты в этом уверен?
— Да они сами мне в этом признались, милорд.
— Ты осмелился допрашивать их без моего разрешения?
— Милорд, они мне это сказали, когда я приказал им следовать за мной, чтобы предстать перед вами.
— «Сказали, сказали», — повторил барон, передразнивая дрожащий голос бедняги-сержанта, — это что, доказательство? Ты так всему и веришь, что тебе скажет первый встречный?
— Милорд, я думал…
— Молчи, бездельник! Хватит, убирайся отсюда! Сержант скомандовал своим людям: «Кругом!»
— Подождите!
Сержант дал команду «Стой!».
— Да нет, убирайтесь, убирайтесь! Сержант снова сделал солдатам знак выйти.
— Куда это вы, мерзавцы?!
Сержант во второй раз остановил своих людей.
— Да убирайтесь же, говорю вам, псы неповоротливые, улитки проклятые!
На этот раз отряд все же вышел из комнаты и вернулся на свой пост, но старый барон продолжал браниться.
Робин внимательно следил за развитием интереснейшего разговора Фиц-Олвина с сержантом; он был совершенно ошеломлен и смотрел на необузданного и диковинного владельца Ноттингемского замка скорее с удивлением, чем со страхом.
Барону было около пятидесяти лет; средний рост, маленькие, но живые глаза, орлиный нос, длинные усы, густые брови, черты волевые, лицо багровое, словно налитое кровью, и во всех действиях что-то странное и дикое — такова была его внешность; он носил чешуйчатые доспехи, а поверх — широкий плащ из белого сукна, на котором выделялся красный крест рыцарей из Святой земли. Малейшее слово противоречия вызывало ужасный взрыв ярости у этого в высшей степени вспыльчивого и злобного человека; из-за взгляда, слова или жеста, которые ему не понравились, он мог стать человеку непримиримым врагом, помышляющим только о жестокой мести.