Через час домой вернулся Гилберт Хэд; позади него на крупе лошади находился раненый, подобранный лесником на дороге; Гилберт с величайшей осторожностью снял незнакомца с неудобного сиденья и внес на руках в большую комнату, а потом позвал Маргарет, в эту минуту готовившую гостям постели в комнатах на втором этаже.
Маргарет прибежала на зов Гилберта.
— Иди сюда, жена, этому бедняге срочно нужна твоя помощь. Какой-то злой человек сыграл с ним скверную шутку, пригвоздив стрелой кисть его руки к луку как раз тогда, когда сам он целился в оленя. Давай поскорее, моя дорогая Мэгги, а то он очень ослабел от потери крови. Ну, как ты, приятель? — добавил старик, обращаясь к раненому. — Ну-ну, держись, ты поправишься. Да подними голову, не поддавайся унынию, приободрись немного, черт возьми! Никто еще не умирал оттого, что ему продырявили руку.
Раненый сидел согнувшись и втянув голову в плечи; лицо он все время отворачивал от хозяев, как будто не хотел, чтобы его видели.
В эту минуту в дом вошел Робин и подбежал к отцу, чтобы помочь раненому, но, лишь взглянув на него, он тут же отошел в сторону и сделал знак Гилберту, что хочет поговорить с ним.
— Отец, — сказал шепотом юноша, — постарайтесь скрыть от тех путников, которые сейчас наверху, что этот человек находится в нашем доме. Позже узнаете, зачем это надо. Будьте осторожны.
— Ах, Боже, да что, кроме сочувствия может вызвать у наших гостей этот истекающий кровью бедняга-лесник?
— Вечером вы все узнаете, отец, а пока сделайте то, о чем я вас прошу.
— Узнаю вечером, узнаю вечером, — недовольно проворчал Гилберт. — Ну вот что, я хочу знать все немедленно, поскольку мне кажется весьма странным, что такой ребенок, как ты, позволяет себе давать мне советы по поводу осторожности. Говори сейчас же, что общего между этим человеком и их светлостями?
— Подождите немного: вечером, когда мы останемся одни, я вам все расскажу, клянусь вам.
Старик отошел от Робина и вернулся к раненому. Через минуту Робин услышал, как тот громко закричал от боли.
— Ах, нот оно в чем дело, господин Робин, силе одна твоя проделка! — воскликнул Гилберт, подбегая к сыну и хватая его за рукав в ту минуту, когда тот уже был на пороге. — Я же запретил тебе сегодня утром упражняться в меткости на себе подобных, и вот как ты меня послушался — несчастный лесник тому свидетель!
— В чем дело? — ответил юноша, исполненный почтительного негодования. — Вы что, думаете…
— Да, я думаю, что это ты пригвоздил руку этого человека к его луку. Во всем лесу только у тебя достанет на это меткости. Посмотри, наконечник стрелы тебя выдал: на нем наше клеймо… Ну, теперь-то ты, я надеюсь, не станешь отрицать свою вину?
И Гилберт показал ему наконечник стрелы, извлеченный им из раны.
— Ну и что же?! Да, это я ранил этого человека, отец, — холодно ответил Робин.
Лицо старого Гилберта посуровело.
— Это омерзительно и преступно, сын; неужели тебе не стыдно из пустого бахвальства опасно ранить человека, не сделавшего тебе никакого зла?
— Я не испытываю за этот поступок ни стыда, ни раскаяния, — твердым голосом ответил Робин. — Пусть стыд и раскаяние испытывает тот, кто подкарауливал ни в чем неповинных и беззащитных путников.
— Кто же повинен в таком коварстве?
— Человек, которого вы столь великодушно подобрали в лесу.
И Робин рассказал отцу во всех подробностях о происшедшем.
— Этот негодяй тебя видел? — спросил Гилберт с беспокойством.
— Нет, он убежал, почти обезумев и крича о вмешательстве дьявола.
— Прости меня, я был к тебе несправедлив, — сказал старик, сжимая руки мальчика. — Я восхищен твоей меткостью. Впредь нужно будет внимательно следить за подступами к дому. Этот мерзавец скоро поправится от раны и окажется способным в благодарность за мои заботы и гостеприимство явиться сюда с себе подобными и учинить поджог и убийство. Сдается мне, — добавил Гилберт после некоторого раздумья, — что лицо этого человека не вовсе незнакомо мне, но, сколько ни ищу в памяти, имени его припомнить не могу: должно быть, внешне он сильно изменился. В те времена, когда я знавал его, черты его еще не были постыдно искажены распутством и злодеяниями.
Их беседа была прервана появлением Аллана и Марианны, которых хозяин сердечно приветствовал.
В этот день, вечером, в доме лесника царило необычное оживление. И Гилберт, и Маргарет, и Линкольн, и Робин (а он особенно) тут же почувствовали, что гости нарушили их мирное существование и внесли в него перемены. Хозяин дома внимательно следил за раненым, хозяйка готовила ужин; Линкольн, как всегда, занимался лошадьми, но посматривал вокруг дома и был начеку; один только Робин ничего не делал, но грудилось его сердце. Красота Марианны пробудила в нем чувства, дотоле ему неведомые: неподвижно, в немом восхищении следил он за тем, как девушка ступает, говорит, обводит вокруг себя взглядом, и то бледнел, то краснел, то вздрагивал.
Никогда ни на одном празднике в Мансфилд-Вудхаузе он не видел такой красавицы; он танцевал, смеялся, разговаривал с местными девушками и даже уже нашептывал на ушко той или другой пустые, общепринятые любовные словечки, но на следующее утро, охотясь в лесу, не помнил об этом; сегодня же он скорее бы умер от страха, чем осмелился бы сказать хоть одно слово благородной всаднице, которой спас жизнь, и чувствовал, что никогда ее не забудет.
Он перестал быть ребенком.
Пока Робин, сидя в уголке гостиной, молча восхищался Марианной, Аллан расхваливал Гилберту храбрость и меткость юного лучника и поздравлял его с таким сыном, но Гилберт, всегда надеявшийся узнать что-нибудь в самый неожиданный момент о происхождении Робина, никогда не упускал случая признаться, что мальчик не его сын, а потому рассказал дворянину, когда и как некий незнакомец оставил у него этого ребенка.
Аллан с удивлением узнал, что Робин вовсе не сын Гилберта, и поскольку лесник добавил, что неизвестный покровитель сироты, по-видимому, приехал из Хантингдона, поскольку именно хантингдонский шериф платил ежегодно деньги на содержание мальчика, то молодой дворянин сказал;
— Мы родом из Хантингдона и всего несколько дней, как оттуда. История Робина, славный лесник, может быть правдой, но я в этом сомневаюсь. Ни один хантингдонский дворянин не умер в Нормандии в те времена, когда родился этот ребенок, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из мужчин благородных семейств нашего графства когда-либо вступал в неравный брак с бедной простолюдинкой-француженкой. И потом, зачем было увозить этого ребенка так далеко от Хантингдона? Вы говорите, что для его же блага, как вам сказал Ритсон, ваш родственник, вспомнивший о вас и поручившийся за ваше добросердечие. А может быть, это было сделано потому, что нужно было скрыть рождение этого младенца и ею хотели убрать, но не осмелились убить? Мои подозрения подтверждаются еще и тем, что с той поры вы больше так и не видели шурина. Вернувшись в Хантингдон, я расспрошу всех самым тщательным образом и постараюсь разыскать семью Робина; мы с сестрой обязаны ему жизнью, и да поможет нам Небо заплатить ему наш долг вечной признательностью!