Весь театральный класс затаил дыхание.
– Мне их в рюкзак подложили, – сказала Ева. – Зачем мне чужие часы? Тем более мужские.
Последний аргумент на короткое время поставил совет педагогов в тупик. Казалось, учителя не знали, что еще сказать.
– Точно не брала? – спросил Нянькин.
– Нет, – сказала Ева твердо, а после обратилась к одноклассникам: – Чего вы на меня смотрите? Не брала я ничего!
Рома спрятал глаза. Ему почему-то стало стыдно, неудобно и захотелось скорее оказаться в коридоре, а лучше дома, подальше от школы.
Макар Семенович повернулся к педагогам и сказал нечто неразборчивое. На что Нянькин ответил довольно внятно:
– А я говорил, не надо было делать из этого событие…
Ева взяла свой злополучный рюкзак и вышла из класса, не спросив разрешения. Никто ее не задерживал. Это был последний урок. Театральных занятий в пятницу не было. Калина громко сказала, что все свободны. Школьники торопились выйти из класса. У дверей образовалась пробка.
Когда Рома проходил мимо кафедры, он услышал, что Калина, наклонившись к Андрею Григорьевичу, сказала тихо-тихо:
– Теперь… перессорятся.
На что лысый Андрей Григорьевич ответил:
– Перестань, все образуется.
Калина покачала головой. Она не верила, что все образуется.
Выходные прошли прекрасно. Рома и думать забыл о часах и о школе. Он ходил с родителями в кино. Папа уснул в мягком кресле. Его не смущал мощный стереозвук, от которого, казалось, звенела мелочь в карманах у зрителей.
Уже дома папа, всегда строгий и положительный, решил поиграть. Он, бывало, неожиданно превращался в ребенка. Когда никто не видел. В этот раз он принес из одежного шкафа вешалку со своими галстуками. Если в радуге было бы столько цветов, жители земли ходили бы, задрав головы. Галстуков было, наверное, больше пятидесяти, может, сто. Рома не считал.
– Ты закрываешь глаза, – объяснил отец правила игры, – подходишь к вешалке, берешь галстук и, не глядя, говоришь, какого он цвета.
Рома не сообразил:
– А как я это пойму?
– Ты должен почувствовать. Сосредоточишься, и этот цвет как бы появится у тебя в мозгу. Это называется биоэнергия…
Тут вмешалась мама:
– Не морочь ребенку голову.
– Я не морочу, – сказал отец. – По телевизору видел. Говорят, это не так сложно.
– Хорошо, – сказал Рома, – я могу попробовать.
И он закрыл глаза.
На ощупь все галстуки были разными. Одни – мягкие, скользящие по ладони, другие жесткие с вплетенными синтетическими нитями, по которым приятно было провести большим пальцем. Рома положил себе на ладонь один из галстуков. Еще сильнее зажмурился.
– Ну… – услышал он нетерпеливый голос отца.
Никакого цвета у Ромы в мозгу не появилось. Он просто сказал:
– Синий.
Рома открыл глаза. Увидел удивленные лица папы и мамы. Он посмотрел на ладонь. В ней лежал галстук темно-синего цвета.
– Это совпадение, – сказал отец, – случайность.
– Неправда, – вступилась за Рому мама, – много у тебя еще синих галстуков?
Действительно, синий галстук был один. Имелось несколько небесно-голубых, но синий один.
Папа нахмурился.
– Давай еще раз попробуем, – сказал он Роме.
– Не хочу, – ответил Рома.
Он испугался, что во второй раз не получится.
Папа не стал настаивать. Он снял синий галстук с вешалки, расправил его и произнес:
– Завтра на работу надену.
В понедельник Юрик встретил Рому у школьного крыльца.
– Я долго думал, – заявил он вместо приветствия, – и понял, что это Ева часы взяла.
Рома не понял, почему он так решил.
– Потому что она все блестящее носит, сережки там, браслеты…
– Хочешь сказать, она стала бы часы роговские носить?
Юрик на секунду задумался.
– Ну кто ее знает? Может, и стала бы. Она такая эстравагантная…
– Экстравагантная, – поправил Рома.
– У тебя зубная паста на носу, – парировал Юрик.
Рома потер нос. Паста на носу и даже в волосах – такое с ним случалось.
Возле школьной раздевалки они встретили Нянькина. Педагог имел расстроенный вид. Он переложил тренерский свисток в другую руку – Нянькин был единственным педагогом, который здоровался с учениками за руку. Рукопожатие Нянькина оказалось неожиданно слабым.
– Ребята… Я вас очень прошу… – Нянькин с трудом подбирал слова. – Ева Иванова… Ей сейчас придется несладко. Пожалуйста, будьте к ней снисходительней.
Для Евы настали непростые времена. Юля Балта пересела на другую парту. Вокруг Евы образовался круг отчуждения. Все в классе обходили ее стороной. Ученики входили в класс, не здоровались с Евой, рассаживались, старались не смотреть в ее сторону. Это старое слово «бойкот».
Поведение одноклассников в итоге вывело Еву из себя.
– У кого ручка черная есть? – спросила она громко.
Никто ей не ответил.
Смущенный Веролоев принялся протирать стекла очков, рискуя стереть их в пыль. Иоффе внимательно изучал пустые страницы дневника, перелистывая их длинными пальцами.
Ева, оглядевшись по сторонам, повысила голос:
– У кого ручка черная есть, я спрашиваю?
Катапотов сделал вид, что чинит свой мобильный. Остальные опустили глаза долу.
– Я что, одна в классе?! – не унималась Ева. – А, ну тогда, однокласснички, скажу сейчас, что я обо всех о вас думаю…
Ева набрала в легкие воздуха. Алла Мирославская, сидевшая в соседнем ряду, зажмурилась. Возможно, она не хотела узнавать о себе ничего лишнего.
Рома не дал Еве продолжить. Он быстро протянул ей ручку. Синюю ручку. Другой у него не было.
– На, возьми, у меня еще есть.
Ева не ожидала такого поворота. Она смерила Рому презрительным взглядом и сказала:
– Себе оставь.
В этот момент в класс вошла Калина. Помимо танцев она преподавала английский язык.
– Hi, everyone, – звонко приветствовала она учеников.
– Good day, – ответил нестройный хор голосов.
Дверь на тугой пружине открывалась с трудом. Рома и Юрик вошли в мужской туалет. Народу здесь было, как в метро в час пик. Кто-то играл с приставкой, кто-то читал, а Катапотов пробовал курить, пуская дым по стене. Правда, при появлении Ромы и Юрика он, думая, что входят учителя, спрятал сигарету в карман. Не смог ее быстро вытащить и заплясал на месте, хлопая себя по ноге, пытаясь затушить сигарету уже в кармане. Никто не обратил на Катапотова внимания. Такое здесь часто случалось. Учителя редко заглядывали в школьный туалет, поэтому для школьников уборная стала чем-то вроде клуба. Здесь можно было спокойно поговорить обо всем на свете.