Ероха глубоко вздохнул, перевел дыхание и начал рассказывать:
– Ты же сам говорил, что они, черти эти, как их… рыбасоиды. Рыбасоиды могут прятаться где угодно. Вот я и подумал: «А загляну-ка я на кухню». И заглянул. А там – сущий ад. Огонь в печах горит, масло на сковородах шкварчит, тесаки по доскам стучат что топор по плахе. И народ туда-сюда носится. Прям как ошалелые, право слово. Но потом пригляделся и понял, что никакого ада там нет, и беспорядка тоже нет, и люди там бегают не туда-сюда, а исключительно по делу. Но только-только я там огляделся – и меня тоже приметили. Главный повар, Молява его зовут, погнал меня было оттуда, но я взмолился. Пришлось сочинить историю про то, как учился я поварскому искусству. Еще тогда я слышал от людей про царского чудо-повара Моляву и не чаял, что когда-нибудь смогу лицезреть не только его особу, но и то, как он творит. И попросил разрешения наблюдать изредка за тем, как он работает. А просьбу подкрепил даром в виде рублевой монеты.
– Ближе к делу, Ероха, – не выдержал Валентин.
– Так я о деле и говорю, – обиделся тот. – Стал я бывать на кухне. Сяду у двери на табурет – и наблюдаю. И приметил я вот что. Есть там повар. Бровик зовут. Вот… Когда надо с плиты сковородку или котел снять, любой повар хватает их либо полотенцем, что у него обычно через плечо висит, либо прихваткой специальной. А прихватки эти всегда на рабочих столах валяются. Несколько штук-то уж точно. А Бровик никогда так не делает. Он, прежде чем за сковороду либо противень схватиться, всегда рукавицы надевает, что у него в фартуке в особом кармане лежат. Удивительным мне это показалось. Пригляделся я тогда к поварским рукам. У всех поваров кисти в мелких шрамах. От порезов, от ожогов, а у Бровика – ни одного.
Вот и решил я ему сегодня проверку устроить. Бровик стоит у стола и лук мелко чекрыжит, а Молява прохаживается от плиты, где у него рыба в котлах варится, до другого конца стола, где поварята лебедей перьями обвешивают. Работа тонкая, ответственная, не может их Молява оставить без присмотра. И рыбу, видимо, тоже надо не упустить. Вот-вот с огня снимать придется. А Бровик лук режет и в огромную сковороду сбрасывает, что рядом с ним стоит. Штук тридцать, наверное, луковиц уже искромсал. А сел я как раз между столом и плитой – так от этого лука весь соплями и слезами изошелся. Этот Бровик, гад, еще смеялся надо мной. Будешь, мол, знать, какова она, кухонная работа.
Я такую же сковороду, что перед Бровиком стоит, приглядел и на край печи пристроил, так чтобы она согрелась, но не очень. Вот слышу, Молява поварят кроет почем зря – что-то они там с лебедями напортачили. И орет: «Бровик, поди сюда! Лебедей спасать надо!» Тот бросается на выручку. А я в это время приготовленную сковороду достал, лук в нее пересыпал и вместо холодной поставил. Холодную же отправил на печь. Бровик возвращается и хвать голой рукой за сковороду! Заорал как резаный, глаза закатил – и бац в обморок. А сковорода меж тем, я тебе скажу, и горячей толком не была. Вот… – Ероха продемонстрировал свою ладонь. – У меня только с краю чуть покраснело. А сковорода после этого еще немного на столе постояла, охладилась, пока Бровик не вернулся. Ну вот… Хлопнулся он в обморок. Я к нему. Тут и Молява подбегает. «Что с ним?» – спрашиваю. «Не знаю, – отвечает. – Помоги ему». Тут у него вода из котла прямо на плиту побежала, и Молява бросился рыбу свою спасать.
Я же Бровика по щекам постучал, водичкой холодной на него побрызгал, ладонь его осмотрел. На ладони – ни следа. Бровик глаза открыл и спрашивает: «Ты сковороду на горячую подменил?» «Нет, – отвечаю. – Сама от плиты нагрелась». Он на ноги вскочил, за нож схватился. «Убью!» – орет. Ну я и смылся… Крикнул ему напоследок, что будет знать, как смеяться надо мной, и смылся.
– Жаль, – промолвил Валентин. – Жаль, что он тебя вычислил.
– Нет, ну сам подумай, Минь, – надулся сразу же Ероха. – Другого там никого не было. Только на меня он и мог подумать. А что крикнул я ему…
– Ты молодец, Ероха. – Валентин хлопнул его по плечу. – Все ты правильно сделал. И крикнул ему правильно. Конечно, было бы лучше, если бы он тебя не вычислил, но что поделаешь… Так тоже неплохо получилось.
После этой скупой похвалы Ероха заметно повеселел.
– Ну что, Минь, – задорно спросил он. – Сходим на кухню-то? Глянешь на него? Сейчас они, наверное, сладости готовят. Пока там суета, и глянем одним глазком, так чтобы нас не заметили.
– А что… Пойдем, – охотно согласился Валентин.
Друзья мигом оделись и вышли из дома. Мороз, казалось, немного усилился. Кое-где в домах еще светились окна. Хозяева же остальных либо уже спали, либо пьянствовали на царском пиру. Валентин с Ерохой шли прямо посреди улицы, когда за спиной у них заслышался топот копыт и скрип полозьев. Друзья обернулись и отошли к ближайшему забору. Тройка лошадей легкой рысью, почти шагом, тянула закрытый возок. «Кого это несет среди ночи? – подивился Валентин. – И едут вроде тайком, без бубенцов, шагом. Неужто ворота им откроют?» Последний вопрос интересовал его больше всего, и он вознамерился проследить за странным возком.
Но вот возок поравнялся с ними, и кучер то ли из озорства, то ли еще по какой-то неведомой им причине вдруг приподнялся на козлах, взмахнул кнутом и ожег им жмущихся к забору прохожих. Вернее, хотел ожечь. Но Ероха, молниеносно среагировав, прикрылся рукой, и конец кнута, рассекая шубу, обвился вокруг руки. Рывок Ерохи был внезапен и силен, как удар молнии, и поганец-кучер, не успевший вовремя выпустить кнут из рук, вылетел с козел и, описав крутую дугу, врезался головой прямо в забор. Кони, лишившись своего вожатого, сделали еще несколько шагов и остановились.
Но Валентин с Ерохой забыли и думать про этот странный возок. Они склонились над вывалившимся кучером и совместными усилиями пытались вернуть ему сознание. Убийство какого-то безвестного кучера никак не вписывалось в их планы. Шлепки по щекам, растирание физиономии снегом вскорости принесли свои плоды, и мерзкий мужичишка, которого им пришлось реанимировать, негромко простонал и сел, крутя башкой из стороны в сторону.
Валентин только собрался влепить мерзавцу пощечину посильней, чтобы побыстрее приходил в себя, как со стороны возка серебряным колокольчиком пропел женский голос:
– Яська, подлец, почему же мы не едем? Где ты?
Валентин поднялся на ноги. В свете фонаря, висевшего на возке, он увидел женское лицо, показавшееся из окошка. Лицо, опушенное мехом воротника, шапки и полсти, закрывающей оконце. То ли волшебница-луна была виновата, то ли белый, сверкающий искорками снег, то ли этот мех, но Валентину показалось, что красивее женщины он еще не встречал.
– Сударыня, – с придыханием произнес он. – Кучер ваш выпал с козел и ушибся. Но мы привели его уже в порядок, и вы можете ехать.
Ероха тем временем поставил кучера на ноги и добрым тычком в спину направил его в сторону возка, буркнув на прощанье:
– Благодари Бога, что жив остался…
– За кого я должна молиться? Как зовут моего спасителя? – нежно проворковала женщина.