— Это открытый портфель.
— Хорошо. Он находится в том же положении, в каком вы нашли его, прибыв на место преступления?
— Да.
— Он был вот так же открыт?
— Да.
— Спрашивали ли вы кого-нибудь из свидетелей или кого-то еще, не открывали ли они портфель после того, как была найдена жертва?
— Я спросил у женщины, позвонившей в службу девять-один-один, не открывала ли она его, она ответила — нет. Больше я на эту тему расследования на месте не проводил — предоставил это детективам.
— Вы только что сообщили суду, что все двадцать два года своей карьеры проработали патрульным, правильно?
— Да, правильно.
— Вам много раз приходилось выезжать по вызовам службы девять-один-один?
— Да.
— Что означал для вас открытый портфель рядом с жертвой?
— Ничего. Он был просто деталью места преступления.
— Не подсказал ли вам ваш опыт, что убийство могло быть как-то связано с ограблением?
— Вообще-то я об этом не думал, я ведь не детектив.
— Как вы считаете: если ограбление не являлось мотивом преступления, почему убийца рискнул потратить время на то, чтобы открыть портфель?
Не успел Ковингтон ответить, как Фриман уже вскочила с места и заявила, что этот вопрос не входит в сферу опыта и обязанностей свидетеля.
— Сержант Ковингтон всю жизнь проработал в патруле. Он не детектив и никогда не расследовал ограблений.
Судья кивнул в знак согласия:
— Я склонен поддержать мисс Фриман, мистер Холлер.
— Ваша честь, сержант Ковингтон никогда не был детективом, но, полагаю, ни у кого нет сомнений, что он неоднократно выезжал на грабежи и проводил предварительное расследование на месте. Поэтому, думаю, он может ответить на вопрос о своем первоначальном впечатлении от осмотра места преступления.
— Тем не менее я снимаю ваш вопрос. Задавайте следующий.
Потерпев поражение по этому пункту, я заглянул в записи, которые загодя составил для перекрестного допроса Ковингтона, тем не менее будучи уверен, что мне удалось заронить вопрос о грабеже и соответственно мотиве преступления в головы присяжных, однако это было еще не все. Я попробовал прибегнуть к блефу.
— Сержант, после того как вы прибыли на место преступления и осмотрели его, вы вызвали следователей, медэкспертов и криминалистов?
— Да, я связался с диспетчерской, подтвердил, что совершено убийство, и попросил прислать обычную следственную бригаду из ван-нуйсского управления.
— И продолжали контролировать место преступления до ее прибытия?
— Да, как обычно. Потом передал эту функцию прибывшей бригаде. Если быть точным, детективу Керлену.
— Понятно. А пока происходила передача, вы обсуждали с Керленом или с кем-нибудь другим из офицеров полиции вероятность того, что убийство произошло из-за покушения на ограбление?
— Нет, не обсуждал.
— Вы уверены, сержант?
— Абсолютно.
Я сделал вид для присяжных, что записываю что-то в блокнот.
— У меня больше нет вопросов.
Ковингтона отпустили, его место занял один из медиков бригады, приехавшей по вызову службы 911, который подтвердил, что к моменту их прибытия жертва была мертва. Он провел на свидетельском месте всего минут пять, поскольку Фриман хотела лишь, чтобы он подтвердил факт смерти, а мне его перекрестный допрос ничего дать не мог.
Следующим был брат жертвы, Натан Бондурант. Его вызвали, чтобы он засвидетельствовал факт опознания им жертвы — рутинное требование. Фриман использовала его также для того, чтобы, как и в случае с фотографиями, взбудоражить эмоции присяжных. Он со слезами на глазах описал, как детективы привезли его в судебный морг, где он и опознал в убитом своего младшего брата. Фриман спросила его, когда он в последний раз видел брата живым, что вызвало новый поток слез, пролитый во время рассказа об их совместном с братом посещении баскетбольного матча «Лейкерс» всего за неделю до убийства.
Существует практическое правило: не трогать плачущего свидетеля. Обычно от такого свидетеля, человека, близкого жертве, защите нет никакого проку, но Фриман сама открыла эту дверь, и я решил воспользоваться случаем. Риск состоял в том, что присяжные, зайди я слишком далеко в допросе скорбящего родственника, могли счесть меня жестоким.
— Мистер Бондурант, примите мое глубокое сочувствие по поводу вашей семейной утраты. У меня всего несколько вопросов. Вы упомянули, что за неделю до этого ужасного события посетили с братом игру команды «Лейкерс». О чем вы разговаривали во время той встречи?
— Ну, мы говорили о массе разных вещей. Мне трудно сейчас вспомнить.
— Только о спорте и о «лейкерсах»?
— Нет, разумеется, нет. Мы ведь были братьями. Мы много о чем говорили. Он спрашивал про моих детей. Я — о том, встречается ли он с кем-нибудь. Ну, всякое такое.
— А он с кем-нибудь встречался?
— Нет, в тот период — ни с кем. Он сказал, что у него слишком много работы.
— А что еще он говорил о своей работе?
— Только сказал, что ее полно. Он заведовал ипотечным отделом, а время в этом смысле сейчас тяжелое. Масса дел по изъятию неоплаченных домов и все такое. Он не входил в подробности.
— Не говорил ли он о своих собственных домовладениях и о том, что с ними происходит?
Фриман возразила: не имеет отношения к делу. Я попросил о кратком совещании у судейской скамьи, Перри разрешил. Там я напомнил, что уже уведомил присяжных о своем намерении развенчать точку зрения обвинения, выдвинув свою, опирающуюся на доказательства версию мотива преступления.
— Это и есть наша альтернативная версия, судья: Бондурант испытывал крупные финансовые неприятности, и его попытки выкарабкаться из ямы делают правомерным вопрос о наследовании его имущества. Я имею право затрагивать этот вопрос в перекрестном допросе любого свидетеля, выставленного обвинением.
— Судья, — вскинулась Фриман, — то, что защитник утверждает, будто это имеет отношение к делу, вовсе не значит, что так оно и есть. Брат жертвы, по существу, ничего не знал о финансах и инвестициях Митчелла Бондуранта.
— Если это так, ваша честь, Натан Бондурант просто так и ответит, после чего я пойду дальше.
— Очень хорошо, протест отклоняется. Задавайте свой вопрос, мистер Холлер.
Вернувшись к свидетельскому боксу, я повторил вопрос.
— Он говорил вскользь, не вдаваясь в подробности, — ответил свидетель.
— А что конкретно он сказал?
— Только то, что его инвестиционное имущество летит в тартарары. Он не уточнял, сколько у него такого имущества и насколько серьезно положение. Это все, что он сказал.