— Обидно, а? — поинтересовался развеселившийся Камиль.
— Да. Очень. Такое элегантное решение…
Уже выходя, он обернулся к Камилю:
— Наше ремесло не больно-то романическое, наверное…
Камиль подумал: «И в самом деле».
— Думаю, судье это не понравится, Камиль.
Курбевуа — Трамбле-ан-Франс
Вымысел, но вполне реальный
Судья Дешам, которой поручено следствие по делу двойного преступления в Курбевуа, сообщила, что фальшивый отпечаток, обнаруженный на месте преступления, связывает это дело с совершенным в ноябре 2001 г. убийством Мануэлы Констанзы, молодой проститутки 24 лет, чье тело было найдено разрезанным надвое на общественной свалке. По всей видимости, майор Верховен, ведущий расследование, столкнулся с серийным убийцей. То, что должно было упростить задачу, сделало ее, напротив, еще более сложной. Главная неожиданность: образ действий. Серийные убийцы обычно используют в своих преступлениях одни и те же приемы. Именно в этом плане оба дела кажутся ничем не связанными. Способы убийства молодых женщин различаются до такой степени, что невольно возникает вопрос, не является ли отпечаток, найденный в Курбевуа, на самом деле ложным следом? Если только… Если только объяснение не кроется совсем в другом и именно их различия не связывают оба дела. По крайней мере, такую гипотезу вроде бы выдвинул майор Верховен, который обнаружил поразительное сходство между преступлением в Трамбле-ан-Франс и… книгой американского романиста Джеймса Эллроя. В этом произведении…
Камиль яростно скомкал газету:
— Твою мать!
Потом разгладил мятые листы и дочитал заключительную часть статьи.
Однако можно поспорить, что, несмотря на удивительные совпадения, эта «романическая» гипотеза не вызовет спонтанного одобрения со стороны судьи Дешам, известной своим прагматизмом. На данный момент, и пока не будет доказано обратное, от майора Верховена ждут гипотез… менее фантастических.
— Вот говнюк.
— Возможно, но хорошо информированный.
Ле-Гуэн, развалившийся, как кашалот, в своем огромном кресле, пристально смотрел на Камиля:
— Ты о чем думаешь?
— Не знаю… Мне это совсем не нравится.
— Судье тоже, — заверил Ле-Гуэн. — Она позвонила мне ни свет ни заря.
Камиль бросил на друга вопросительный взгляд.
— Она спокойна. Она и не такое видала. Она знает, что ты тут ни при чем. И все равно. Она как все. С такими штучками как ни старайся сохранить спокойствие, рано или поздно они выведут из себя.
Камиль прекрасно это знал. Перед тем как зайти к Ле-Гуэну, он заскочил к себе в кабинет. Полдюжины редакций, радиостанций и три телеканала уже запросили подтверждения информации, опубликованной в «Ле Матен». Поджидая начальника, Луи — прекрасный костюм из шелка-сырца, соответствующая рубашка, бледно-желтые носки — изображал из себя секретаря, нажимая на кнопки с чисто британской флегмой и откидывая со лба прядь — левой рукой — каждые двадцать секунд.
— Общий сбор! — скомандовал Камиль глухим голосом.
Через несколько секунд Мальваль и Арман появились в кабинете. У первого из кармана куртки торчал экземпляр дневного выпуска «Пари-тюрф», [27] уже размеченный зеленой ручкой, второй держал в руке сложенный вчетверо желтый листок бумаги и карандаш с надписью «ИКЕА». Камиль ни на кого не смотрел. Грозовая атмосфера.
Он развернул газету на четвертой странице.
— Этот тип ОЧЕНЬ хорошо информирован, — бросил он. — Наша задача еще больше усложнится.
Мальваль еще не читал статью и попросил у Камиля газету. Что до Армана, Камиль был уверен, что тот уже прочел. Арман выходил из дому с запасом в полчаса и устраивался в метро на скамейке, откуда он мог видеть три урны. Всякий раз, когда очередной пассажир бросал туда газету, Арман коршуном кидался, смотрел на название и возвращался на свою скамью. Он был крайне придирчив в выборе утренней прессы: признавал только «Ле Матен». Из-за кроссвордов.
Мальваль закончил чтение статьи и восхищенно присвистнул, кладя газету обратно на стол Камиля.
— Вот и я думаю… — согласился Камиль. — Я знаю, что этим делом занимается куча народу. Ребята из «идентификации», из лаборатории, сотрудники судьи… Утечка могла исходить откуда угодно. Но надо быть внимательными, как никогда. Я ясно выражаюсь?
Камиль тут же пожалел о своем вопросе, который мог прозвучать как обвинение.
— Я знаю, что сам первым свалял дурака. Признаю. Все, о чем я вас прошу на будущее, — делайте как я. Держите рот на замке.
Маленькая группа выразила полное согласие.
— О Ламбере по-прежнему ничего? — спросил Камиль голосом, который, как он надеялся, звучал примирительно.
— Мы не могли заводить поиски слишком далеко, — сказал Луи, — незаметно поспрашивали тут и там, чтобы не всполошить тех, кто с ним связан. Если он узнает, что мы его ищем… У нас есть подтверждение того факта, что он исчез, но никаких сведений ни о направлении, ни о месте, где он может находиться на данный момент.
Камиль на мгновение задумался.
— Если еще день-два ничего не выясним, устроим облаву среди его окружения и постараемся все прояснить. Мальваль, набросай мне список, чтобы мы были готовы, когда придет момент.
Вернувшись в свой кабинет, Камиль наткнулся на стопку произведений Эллроя. Он горестно вздохнул. На оставшемся чистым уголке папки с документами, среди неразберихи зарисовок, которые он безостановочно набрасывал, чтобы помочь себе думать, он записал: «Трамбле = Черная Далия = Эллрой».
Пока он пытался сосредоточиться на том, что только что сам написал, его взгляд наткнулся на другую книгу, про которую он совершенно забыл. «Детективный роман: тематика».
На спинке книги он прочел:
Детективный роман долгое время рассматривался как второсортный жанр. Потребовалось больше века, чтобы он получил права гражданства в «настоящей» литературе. Его длительная ссылка в ранг «псевдолитературы» объяснялась не только концепцией, которая издавна сложилась у читателей, авторов и издателей относительно того, что можно считать литературным и, следовательно, относящимся к области культуры, но и, в общем смысле, самим предметом данного жанра, то есть преступлением. Эта ложная очевидность, столь же древняя, сколь и сам жанр, умудряется игнорировать тот факт, что убийство и расследование занимают привилегированное место в творчестве самых классических авторов, от Достоевского до Фолкнера и от средневековой литературы до Мориака. В литературе преступление столь же старо, как и любовь.