Зинаида принялась было плакать, но быстро успокоилась и выразила готовность завтра отпроситься на работе и ехать к Кларе помогать, на что Люба ответила, что помогать не нужно, все необходимое уже сделано или будет сделано завтра.
– Знаешь, Бабаня, – сказала Люба бабушке, – твои уроки мне очень пригодились сегодня. Спасибо тебе.
Анна Серафимовна ничего не ответила, только погладила внучку по голове.
Весь следующий день Люба занималась подготовкой к похоронам, вместе с Родиком получила и отвезла в деканат свидетельство о смерти, потом ходила по магазинам и ездила на рынок, закупая продукты и спиртное. Вторник она вместе с Кларой Степановной и двумя ее подругами провела на кухне у Романовых, резала салаты, мариновала мясо, варила кисель, пекла блины. Людей на поминки ожидалось много, человек сорок, если не больше, и они с Родиком пошли по соседям просить стулья, посуду и приборы. Похороны были назначены на среду.
Когда закончили с готовкой, Люба вымыла посуду и привела кухню в первоначальное состояние чистоты и идеального порядка. Подруги Клары Степановны уже ушли, время было позднее, она постаралась побыстрее все закончить и тоже ехать домой.
– Люба, – Родик появился на кухне так неожиданно и тихо, что она вздрогнула, – ты можешь остаться у нас ночевать?
– Зачем? – удивилась она. – Метро еще ходит, и автобусы тоже, я доеду, ты не беспокойся. В крайнем случае такси поймаю, у меня есть деньги.
– Не в этом дело, – он отвел глаза и замялся. – Я хочу, чтобы ты осталась.
– Зачем? – повторила она. – Что-нибудь нужно сделать? Мы что-то забыли?
– Да нет же! Я просто прошу тебя остаться.
– Но зачем?
– Я… боюсь.
– Чего ты боишься?
– Вот завтра мы придем туда… а папа там лежит в гробу… мертвый… холодный… Я боюсь. Не оставляй меня, Любаша, мне с тобой легче.
– Конечно, я останусь, – сразу же согласилась Люба. – Только надо домой позвонить, предупредить.
– Мама позвонит, поговорит с твоей мамой, так будет лучше.
– Ну хорошо, – пожала плечами Люба.
Мама так мама, какая разница, кто позвонит.
– Где мне спать? – спросила она. – В гостиной?
– Да, мама тебе постелит. Давай чайку выпьем.
Клара Степановна, сославшись на головную боль, ушла в спальню, накапав себе в мензурку успокоительного. Люба и Родик долго пили чай с печеньем Любиного изготовления, пока она не почувствовала, что засыпает, сидя на стуле.
– Пойдем спать, а то завтра трудный день, – предложила Люба.
Родик покорно встал и отправился в свою комнату. Люба улеглась в гостиной на диван в уверенности, что заснет, как только прикоснется головой к подушке, но уснуть отчего-то не удавалось. То ли место было чужим и непривычным, то ли она тоже волновалась перед завтрашними похоронами, но сна все не было, а была только какая-то болезненно-тяжелая одурь от физической усталости. Она все ворочалась с боку на бок, когда стеклянная двустворчатая дверь гостиной тихо приоткрылась.
– Люба, ты спишь? – послышался едва слышный шепот.
– Нет. А что случилось?
Родик, закутанный в плед, медленно вошел в комнату и сел на край дивана.
– Мне страшно. Поговори со мной. Когда ты со мной разговариваешь, мне легче.
Люба откинула одеяло, села рядом с ним, прижала его голову к своей груди и начала баюкать, как ребенка…
* * *
– Вот тут-то наконец все и случилось, – удовлетворенным тоном закончил Ворон очередную часть повествования.
– Что случилось? Он ее в губы поцеловал?
– Да все случилось, остолоп! Все, понимаешь? Короче, что надо – то и случилось. В общем, на следующий день они Христофорыча схоронили, и Люба на поминках была в роли молодой хозяйки, и все это восприняли как должное, и Романовы, и Головины. А через месяц, в конце ноября, Родик и Люба решили пожениться. Свадьбу назначили на июль, аккурат после летней сессии. В феврале Любе исполнится восемнадцать, тогда и заявление подадут. Регистрироваться планируют в Грибоедовском дворце, его как раз только недавно открыли, чтоб все честь по чести. Марш Мендельсона, лестницы, покрытые коврами, белое платье с фатой – кр-р-расота!
– Ты смотри, как у них далеко зашло! – удрученно произнес Камень. – Как же она, бедненькая, пережила, что Родислав на другой женился?
– Да отлично пережила! Я же тебе рассказывал, она на его свадьбе вся сияла и радовалась за подругу.
– Не-е-ет, – недоверчиво протянул Камень. – Тут что-то не так. Тут какая-то интрига. Ты там смотри, ничего не пропускай, а то не поймем, что и как. Прямо после похорон и начинай. Это середина октября была.
Ворон улетел «ничего не пропускать», а Камень предался печальным размышлениям о превратностях судьбы. Его зазнобило, и он начал было примерять к себе то грипп, то пневмонию, но внезапно понял, что это никакая не болезнь, а очередной незапланированный визит Ветра.
– Откуда ты явился? – недовольно пробурчал Камень. – Ишь, нанес тут мне сырости и зябкости. И без тебя погода поганая, а ты еще добавляешь.
– В Норвегии был, на фьордах, – радостно сообщил неунывающий и ни на кого не обижающийся Ветер. – Ох и здорово там! Летай – не хочу, просторы, воды много, людей мало, можно порезвиться, не боясь никого покалечить. А вы тут как?
– Ничего, кино вот смотрим.
– Про какую жизнь? – с интересом спросил Ветер. Он очень любил истории про Древний Египет и еще почему-то про индейцев и всегда оставался послушать.
– Не про то, что тебе нравится, – проворчал Камень. – Россия, точнее, еще пока СССР, вторая половина двадцатого.
– У-у-у, я так не играю, – огорчился Ветер. – Ну ладно, я тут у вас отсижусь чуток, отогреюсь, обсушусь – и дальше полечу. А Ворон где? Скоро прилетит?
– Как повезет. Тут не угадаешь. Он за очередной серией полетел.
Ветер немного покружил над Камнем, выбирая позицию для отдыха, и начал укладываться.
– Да ты чего прямо надо мной улегся! – снова заворчал Камень. – У меня и так подагра и кости все ломит, а ты мне тут своей холодной сыростью веешь. Отлезь подальше.
– Подальше мне неудобно, там деревья, меня ветки царапают.
– А я от тебя болею. У меня и так здоровье никудышное. Отлезь, говорю.
Ветер покладисто приподнялся, еще немного покрутился в поисках места и устроился чуть повыше, чтобы, с одной стороны, не создавать неудобств Камню, с другой – хорошо слышать то, что расскажет Ворон, когда прилетит.
Ждать пришлось недолго.