– Нельзя терять ни секунды. Кто-нибудь мог нас увидеть. Я привел для вас Морган, госпожа Катрин. Говорят, вы с ней нашли общий язык… Пусть это будет моим прощальным подарком. Это славная кобыла, выносливая и надежная. Езжайте, и да хранит вас Господь!
В сумраке ночи его жесткое лицо казалось мертвенно-бледным. Он стоял, возвышаясь над ней на целую голову, и ветер трепал концы его капюшона. Она прошептала:
– Мне страшно за вас, сеньор. Если он узнает…
– Я уже сказал вам, что мне можно его не опасаться. Да и… даже если бы он осмелился, что с того? Теперь у меня осталось только одно желание – обрести вечный покой. Может быть, в нем я найду забвение.
В голосе его прозвучала такая горечь, что Катрин забыла все старые обиды.
– Я не знаю, что случилось этой ночью, мессир, – сказала она мягко, – но, может быть, я могу что-нибудь сделать…
– Ничего! Помочь мне никто не может. Увиденное мной в покоях Жиля превосходит по ужасу все, что может представить себе человеческое воображение. Я старый солдат, госпожа Катрин, и навидался всякого. Разжалобить меня трудно. Но это дьявольское пиршество… эти упившиеся разнузданные подонки, эта оргия вокруг…
Он остановился, словно устрашенный самими этими словами, которые срывались с его губ, а затем, сделав над собой усилие, договорил:
– …вокруг ребенка… мальчика с распоротым животом, чьей кровью упивался Жиль, утоляя свою чудовищную страсть! Вот во что превратился человек, из которого я, как мне казалось, вырастил истинного воина! Вот кем стал Жиль де Рец, обладающий правом въезжать верхом в Реймсский собор, сопровождая священный сосуд с елеем для помазания на царство французских королей! Вот он, мой внук… чудовище, порожденное самим адом и обреченное на вечное проклятие! Мой внук… последний из моего рода!
Из груди старого сира вырвалось рыдание, а Катрин, потрясенная до глубины души, застыв от ужаса, слушала, как стихает в ее душе эхо этих страшных слов. Она понимала, что старик, чьим единственным преступлением была безумная любовь к внуку, никогда не оправится от потрясения. Чудовищная тайна Жиля раздавила его. Он поднес руку к глазам и вытер слезы тыльной стороной ладони, однако, прежде чем Катрин успела пролепетать слова ненужного утешения, заговорил сам, хриплым, но твердым голосом:
– Теперь вы понимаете, почему я не хочу, чтобы ваш ребенок появился на свет в этом проклятом, обесчещенном месте. Сын Монсальви не должен родиться в мерзостном замке Шантосе! Уезжайте, мадам, уезжайте как можно скорее… Но поклянитесь мне, что никому не откроете тайну, которую я узнал себе на горе!
Катрин схватила морщинистую руку старика и прильнула к ней губами. Рука была мокрой от слез и мелко подрагивала.
– Клянусь! – произнесла она. – Никто никогда не узнает! Благодарю вас за себя, за Сару и за мое дитя, которое благодаря вам родится свободным. Я не забуду…
Он прервал ее жестом.
– Нет, нет, забудьте! Вам надо забыть… забыть всех нас, и как можно быстрее. Отныне наш род проклят и клонится к своему упадку. А вам, госпожа Катрин, нужно идти своим путем, который навсегда расходится с нашим. Постарайтесь обрести счастье!
Прежде чем она смогла ответить, Жан де Краон исчез в кромешном мраке ночи. Женщины, дрожа, слышали, как его легкие шаги удаляются по направлению к лесу. Стоявшие рядом лошади в нетерпении били землю копытом. Катрин сжала в кулак руку с надетым на указательный палец кольцом, словно бы пытаясь обрести мужество перед опасной встречей со стражниками, охраняющими мост. Подняв голову, она посмотрела на бегущие по небу облака. Зловещий крик козодоя разбудил дремавшее эхо. Приладив свой узел к луке седла, она потрепала гриву Морган, которая ответила ржанием на ее ласку.
– Ну… ну, красавица моя! Сейчас поедем… Стой спокойно!
Для Сары старый сир выбрал крепкого добродушного жеребца, способного без труда нести на себе обладавшую внушительным весом цыганку. Это был не слишком резвый, но надежный конь, получивший довольно неблагозвучную кличку Рюсто (Мужлан). Старый Краон хромал, и конюхи, очевидно, не удивились, когда он выбрал эту лошадь – сильную, но не склонную к бешеным скачкам во весь опор.
Катрин, сама начинавшая уставать, не без труда помогла Саре взгромоздиться на Рюсто, а затем вскочила в седло Морган, которая сегодня ночью демонстрировала необыкновенно благодушное настроение.
– Все в порядке? – тихонько окликнула она Сару.
– Да, да, – ответила та, – но поедем скорей… я успокоюсь, когда мы окажемся на другом берегу реки…
Медленным шагом они направились к воде, оставив за спиной церковь. Ночь подходила к концу, и, хотя до света было еще далеко, вскоре должна была начаться ночная месса, знаменующая начало дня поминовения мертвых. Задолго до рассвета зазвучит колокол, призывая верных христиан к молитвенному таинству в церкви. Однако они уже подъезжали к башенке, стоящей у моста. Катрин придержала Морган перед цепью, перегораживающей его на ночь, и смело позвала:
– Эй! Стража!
Послышалось недовольное ворчание, потом отворилась дверь, и на пороге возник заспанный солдат, который, держа в руке толстую свечу, воззрился на Катрин.
– Открывай! – приказала молодая женщина. – Велено пропустить! Распоряжение монсеньора де Краона!
Холодный воздух быстро привел часового в чувство, и он стал всматриваться в Катрин и Сару внимательнее.
– С чего это монсеньор Жан станет отпускать ночью женщин из замка? Кто вы такая? Ту, что с вами, тоже надо пропустить?
– Не твое дело, хам! Тебе сказано: открывай! Посмотри сюда, если не веришь, и знай, что каждая лишняя секунда ожидания отзовется на твоей спине ударами кнута.
Высокомерным жестом она сунула правую руку под нос часовому, чтобы он мог разглядеть печатку на перстне. Солдат смущенно отступил, отдав честь, и тут же кинулся поднимать цепь.
– Простите, благородная госпожа, я не имею права верить на слово! Мой долг – бдительно охранять замок и…
– Я знаю! Иди досыпай!
Она двинулась через мост, за ней следовала Сара. Доски заскрипели под копытами Морган и Рюсто, но приток Луары был совсем нешироким, и вскоре кони с радостью ступили на твердую землю. Из груди Катрин вырвался огромный вздох облегчения.
– Быстрее! – сказала она, пустив кобылу рысью. – Нам надо спешить!
Они быстро миновали насыпь между двумя рукавами реки и поскакали к парому, на котором только и можно было добраться до порта Монжан. Перевозчик жил в дровяной избе, стаявшей на высоком берегу, заросшем высокой травой. Катрин перекрестилась, увидев, что плоский плот стоит у этого берега реки. Войти в хижину и разбудить добродушного паромщика было делом одной минуты.
– Скорей! – сказала Катрин. – Перевезешь меня со служанкой и наших лошадей. Мне нужно как можно быстрее увидеть сенешаля Монжана Мартена Берло.
– Но, госпожа… в этот час замок закрыт. Вам не удастся войти в Монжан.