Он заставил ее встать с колен и смотрел жадным взором, словно желая впитать в себя любимый облик. Внезапно взгляд его упал на округлившийся живот молодой женщины. Отпрянув и вздрогнув, он впился глазами в Катрин, а лицо его смертельно побледнело. Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог заговорить.
– Так ты…
– Ну да, – с широкой улыбкой сказал Сентрайль, сразу угадавший ход мыслей своего друга, – весной, если будет на то воля Господня, у нас появится маленький Монсальви!
– Маленький… Монсальви? Но… но когда же?
На сей раз ему ответила Катрин, пунцовая от гордости и смущения:
– Ночь в Руане, Арно… В лодке Жана Сона…
Красивое лицо молодого человека медленно порозовело, а его черные глаза заискрились радостью. Он порывисто протянул к ней руки, и из груди его вырвался стон.
– Сын! Ты подаришь мне сына! Любовь моя… сердце мое! Какое счастье…
Возможно, радость и счастье оказались непосильны для больного, потому что Катрин почувствовала, как тело его обмякло в ее руках, а черноволосая голова склонилась к ней на плечо. Впервые в жизни Арно де Монсальви лишился чувств от волнения, вызванного радостной вестью. Катрин с испугом взглянула на Сентрайля, но тот стоял, подняв брови и разинув рот, взирая на эту сцену не столько с беспокойством, сколько с изумлением.
– Сказать правду, – озадаченно молвил капитан, придя в себя, – я никогда бы не подумал, что это на него так подействует! Да, многое изменилось с тех пор, как вы с ним пошли на мировую.
Хотя Катрин всецело была поглощена Арно, она все же заметила, что в тоне капитана прозвучала горечь.
– Что вы хотите сказать, Жан? Вам это не нравится? Вы боитесь, что моя любовь сделает из Арно неженку?
Однако Сентрайль уже обрел хорошее расположение духа; расхохотавшись, он пожал плечами.
– Дьявольщина! Нет, подобное мне и в голову прийти не могло! Возможно, я слегка ревную вас к нему, Катрин. Но если вам удалось сделать из этого дикаря человека, то я, пожалуй, буду этому рад.
Новость о том, что Арно пришел с себя, в мгновение ока облетела дом Кера, и в течение дня все его обитатели заглянули в комнату больного, на которого смотрели как на призрака, вернувшегося с того света. Первой была Сара, пришедшая, чтобы сменить Катрин, – со слезами на глазах она припала к руке Арно. Цыганка никогда не забывала, что рыцарь некогда с риском для жизни спас ее из горящего дома в Лоше. С тех пор она испытывала к нему чувство собачьей преданности, хотя слегка его побаивалась. Слишком долгой и ожесточенной была его вражда к Катрин; преданная Сара хорошо знала, сколько страданий принес ее любимице высокомерный и невыносимый характер знатного сеньора, который вместе с тем отличался благородством и непоколебимой верностью слову. Она опасалась его и восхищалась им. И если счастье Катрин покоилось в сильных руках Арно, она, Сара, готова была служить и во всем угождать означенному Арно.
Затем пришел Жак Кер, которому Монсальви выразил признательность с мужской искренностью и рыцарской гордостью – как человек, знающий цену мужества и понимающий, чем рискует ради них этот торговец, они для него, в сущности, совершенно чужие люди. А к Масе он обратился иначе, найдя для нее слова, в которых изысканная вежливость еще больше подчеркивала горячую благодарность:
– Я обязан вам больше, чем жизнью, мадам, ибо вы дали приют той, что дороже мне всех сокровищ этого бренного мира и блаженства, обещанного нам в жизни вечной. Благодарю за великодушие и доброту, с которой вы приняли мою драгоценную Катрин! – сказал он в заключение.
Арно не обошел вниманием никого, и всем, кто пришел проведать его, было сказано теплое слово. Старуха Маго так растрогалась, что не пожелала уходить из комнаты, совершенно очарованная знатным господином, которого принесли в дом в столь плачевном состоянии, что она и не чаяла увидеть его живым. Только Готье так и не появился в комнате больного. Никто не знал, куда он делся. Катрин, предчувствуя недоброе, направилась прямо в комнатушку, расположенную во дворе над конюшней, где поселился нормандец.
Он сидел на соломенном матрасе, сгорбившись и обхватив руками колени. Рядом с ним лежал трогательный узелок. Но особенно поразили молодую женщину беззащитность и растерянность великана, который походил на большого ребенка, обиженного взрослыми и теперь не знающего, куда приткнуться. Лицо его было печальным, и Катрин готова была поклясться, что он недавно плакал. Неужели ей было суждено в один и тот же день увидеть слезы двух мужчин, которых она считала неуязвимыми? Однако она не собиралась особенно церемониться с Готье.
– Почему ты не идешь, когда тебя зовут? – сухо спросила молодая женщина. – Тебя ищут с самого утра. Ты что, решил в прятки с нами играть?
Он медленно покачал своей лохматой головой, крепко сжав сцепленные пальцы. Катрин узнала свой собственный жест, ибо в минуты отчаяния или сильного волнения она сжимала руки так, что белели костяшки пальцев. Этот жест объяснил ей все, и внезапно на нее нахлынула волна нежности. Сев рядом с Готье на матрас, она ткнула пальцем в узелок.
– Ты собирался уйти, правда? Значит, ты больше не хочешь служить мне?
– Я вам больше не нужен, госпожа Катрин. Право защищать вас принадлежит теперь другому. Ведь это он отец вашего ребенка?
– Разумеется! Но я не понимаю, чем это может помешать твоей службе. Вспомни, что ты сказал мне в Лувьере: «Даже знатной даме нужен верный пес». Я никогда не обращалась с тобой, как с собакой, и ты стал мне скорее другом, чем слугой. Да, я могу назвать тебя другом, ибо ты заслужил это своей преданностью.
Готье опустил голову. Костяшки пальцев у него побелели.
– Я ничего не забыл и говорил тогда искренно, от всего сердца. И самое мое горячее желание – это продолжать служить вам… Но я не могу… я боюсь…
Легкая усмешка появилась на губах молодой женщины, а в тоне ее прозвучало презрительное удивление.
– Боишься? Как странно это слышать от тебя! Я думала, что потомки морских королей ничего не боятся на этой жалкой земле.
– Я тоже так думал, госпожа Катрин… и могу сказать, что нет врага, который был бы способен устрашить меня. Но… но я боюсь вас. Отпустите меня, госпожа Катрин, молю вас…
В сердце Катрин что-то дрогнуло. Ей тоже вдруг стало страшно: она боялась потерять Готье, поскольку внезапно поняла, что привыкла жить под его защитой. Если он уйдет, все станет по-другому, и никогда больше не найти ей столь же надежной опоры. Этого нельзя было допустить. Во что бы то ни стало она должна была убедить его остаться.
– Нет, – сказала Катрин мягко, но твердо. – Я никогда не разрешу тебе уйти. Конечно, ты можешь бежать, у меня нет возможности удержать тебя. Но согласия своего я тебе никогда не дам. Ты нужен мне, и сам это знаешь. Я же уверена, что не смогу обойтись без тебя, потому что научилась ценить истинную преданность – такую, как твоя! Ты говоришь, что право защищать меня принадлежит теперь другому? В каком-то смысле это верно. Но Арно едва пришел в себя и сейчас вряд ли сможет даже приподнять меч, с которым еще недавно так ловко управлялся. Мы объявлены вне закона, нас разыскивают и травят, как диких зверей, нам достаточно сделать два-три шага по улицам этого города, как нас опознают, схватят и бросят в тюрьму. Я жду ребенка, и один Бог ведает, где доведется моему малышу открыть глаза! И в такое время ты решил меня покинуть? Ты говоришь, что боишься меня? А я еще больше боюсь тяжкого пути, на котором не будет у меня опоры. А теперь решай сам.