В общем, на таких условиях я все-таки остался на факультете. Считается, будто вылететь отсюда чрезвычайно трудно – просто потому, что трудно поступить, и считается, что все, кто этого добился, должны получить шанс стать доктором. А если подходить с более циничных позиций, то в подготовку врача вкладываются такие средства, что терять эти инвестиции просто уже никто не хочет. И тем не менее, как бы сложно ни казалось вылететь с медицинского факультета, мне это удалось.

Отживая свой испытательный срок, я устроился волонтером в местную клинику. Раз уж мне не суждено заниматься медицинской наукой, я решил стать хорошим врачом. Отсюда и решение поработать в клинике. В течение двух месяцев я заполнял истории болезни, мерил давление и температуру. Стал мастером своего дела, членом дружной медицинской семьи, заслужил любовь и уважение сотрудников. Но мне было невероятно скучно. Поскольку я не стажировался в клинике как студент-медик, а провел два последних года в лаборатории, мне не разрешали заниматься лечением. Так что изо дня в день оставались лишь давление, температура и истории болезней. Когда выдавалось свободное время, я начинал фантазировать. Фантазии делились на два типа: во-первых, мечты о том, чтобы я не подтасовал свои данные; во-вторых, мечты о том, чтобы я подтасовал данные более ловко. Отслужив таким образом восемь бесконечных недель, я не просто отчаянно соскучился, а впал в состояние безысходности. Поэтому я ушел.

Чтобы как-то заработать, я устроился в кофейню здесь же, в студенческом городке. В это самое время начались крупные неприятности и на любовном фронте. Поскольку я больше уже не представлял собой подающего надежды блестящего молодого ученого, отношения с прекрасной Элен Чен начали гнить на корню. Я пытался их сохранить. Видит Бог, старался изо всех сил. Но ни одна молодая, красивая, яркая и амбициозная девушка не захочет коротать жизнь рядом с угрюмым неудачником, если у нее есть выход. У Элен Чен выход был, а потому она от меня ушла.

Продолжая традицию отцов, я запил. Несколько глотков на ночь, чтобы заснуть, скоро дополнились несколькими глотками перед работой и уже половиной бутылки виски, чтобы заснуть.

Через месяц после ухода Элен я сдался и закрутил роман с официанткой из кофейни, в которой работал, – студенткой, изучающей религию. Собственно, весь роман состоял лишь в том, что мы несколько раз переспали. Это немного сняло остроту боли, но она бросила меня после одного не особенно удачного вечера, когда я спьяну так колотил в дверь ее комнаты, что меня забрали в полицию.

Вот такие были денечки.

Вершина моего саморазрушения пришлась на встречу с тремя бывшими однокурсниками, которые в это самое время как раз заканчивали последний год клинической стажировки. Они уже получили место в интернатуре, так что диплом врача ярко сиял на горизонте. Жизнь казалась им прекрасной. Они были совершенно пьяны. А я в то время и не просыхал вовсе.

Один из троицы, кто оказался у стойки первым, сразу узнал меня.

– Эй, приятель, я слышал о твоих подвигах. Круто!

– Да, – согласился я. – Что тебе принести?

– Как насчет данных? Ты можешь испечь их специально для нас?

Это уже встрял парнишка по имени Пабло, подошедший вторым.

– Что ты сказал? – переспросил я с широкой наигранной улыбкой.

– Да ты слышал, – ответил Пабло, переглядываясь с дружком.

– Не волнуйся за него, – ответил первый. – Он свое не упустит, отправится в Лос-Анджелесский университет и займется ортопедией. Я знаю этот тип.

– Разумеется, – согласился я.

Но Пабло не унимался:

– Это тот самый парень, который подделал результаты опытов. А его поймали и выгнали с факультета. – Он произнес громким театральным шепотом: – Заврался и попался.

Первый парень повернулся к Пабло, но слишком поздно. Я уже перегнулся через стойку и отвесил будущему хирургу качественный хук – как раз между глаз. Боль пронзила руку и предплечье, а кроме боли, я услышал громкий хруст – это не выдержала переносица обидчика. Пабло схватился за лицо. Он закричал, а я тем временем примеривался для второго удара. Кровь ручьем текла сквозь его пальцы. Первый парень через стойку оттолкнул меня.

– Какого черта…

Но все уже и так закончилось. Пабло осел на пол, а мои коллеги по кофейне – одна студентка, другая дипломница, обе сплошь в пирсинге, в ужасе закрыли рты руками. Собрались люди, откуда-то появились ребята из студенческой организации – словно они могли здесь чем-нибудь помочь. Я ткнул пальцем в лежавшего на полу обидчика.

– Вот теперь ползи, сволочь, в Лос-Анджелесский университет, к ортопедам. Может быть, они тебя вылечат.

В эту самую минуту, когда я, перегнувшись через стойку, поливал своего обидчика самой грязной руганью и все еще, словно по инерции, размахивал в воздухе рукой, я и сгорел окончательно. Приехала полиция. Пабло отправили в отделение скорой помощи. К счастью, меня не забрали; первый из троицы, который теперь работает онкологом в Филадельфии, очень любезно доказал и полицейским, и самому Пабло, что именно он начал ссору. Поэтому обвинений против меня не выдвигали. Однако руководство факультета не одобрило мою выходку. Мне приказали убраться из университета и больше не появляться.

Пришлось подчиниться. Мне было двадцать шесть лет.

Добрый старый корпус Даннера, будь ты проклят. Я взглянул на часы, поднялся со скамейки и вошел внутрь.

44

Стертые множеством ног ступени корпуса Хейлмана привели меня на третий этаж. Последний раз я поднимался по этой лестнице восемь лет назад. Лестница ничуть не изменилась. Мне показалась, что даже грязь осталась той же самой.

Как я уже говорил, лаборатория Хэрриет Тобел оказалась моей первой научной школой, и я бы там так и остался, не убеди она меня в необходимости приобретения нового опыта. В годы юности я нередко пытался решить, не заметила ли она во мне какого-то морального изъяна с самого начала и не отправила ли подальше именно для того, чтобы не брать на свои плечи столь тяжелую ношу. Время доказало искренность ее отношения.

На третьем этаже, рядом с лестничной площадкой, располагались административные помещения кафедры микробиологии. Я пошел медленнее, надеясь увернуться от возможной встречи в духе Дженны Натансон.

По обе стороны длинного коридора располагались лаборатории, и на каждой двери висела табличка с фамилией научного руководителя и перечислением работающих под его началом студентов и аспирантов. Миновав три подобные двери, я оказался в противоположном конце здания. Вот здесь, в углу – но, по сути, растянувшись на большое расстояние, – и располагалась лаборатория доктора Тобел. Я вошел.

В лабиринте длинных черных лабораторных столов я заметил парня тридцати с чем-то лет, скорее всего аспиранта, и девушку, которую назвал бы студенткой. Аспирант сидел за компьютером, а студентка, закрывшись большими защитными очками, возилась с колбами и пробирками.