Давид молча сидел на своем месте, пытаясь расслышать, что говорит секретарь. В бедламе, в который превратилось Собрание, было невозможно ничего разобрать. Художник видел, как шевелятся губы оратора, но слова тонули в какофонии голосов.
Собрание превратилось в толпу безумцев. Жирондисты со своими кружевными манжетами, считавшиеся когда-то либералами, были бледны как смерть от страха. Их называли республиканскими роялистами, поддерживавшими три сословия: дворянство, духовенство и буржуазию. Теперь, когда стало известно о манифесте герцога Брауншвейгского, их жизни были в опасности. Даже здесь, в стенах Национального собрания, жирондистам было чего бояться. И они отлично знали об этом.
Те, кто поддерживал восстановление монархии, могли умереть задолго до того, как прусская армия достигнет ворот Парижа.
Наконец на трибуну поднялся Дантон, и секретарь отошел в сторону. Лидер Собрания имел большую голову и дородное тело, нос его был сломан, а губы обезображены — в детстве его лягнул бык, мальчик тогда чудом выжил. Дантон поднял вверх мощные руки, призывая всех к порядку.
— Граждане! Я как министр счастлив объявить вам, гражданам свободной страны, что их отечество спасено! Все пребывают в волнении и горят энтузиазмом отстоять…
Стоявшие в галереях и проходах люди один за другим умолкали, заслышав слова великого вождя. Дантон призывал их забыть о слабости и подняться против волны, которая готова была захлестнуть Париж. Он зажигал их лихорадочным желанием действовать, призывал защитить Францию: рыть траншеи, охранять ворота Парижа с копьями и пиками. Его пламенная речь воспламенила сердца слушателей. Вскоре уже каждое слово, слетавшее с уст Дантона, встречали овацией.
— Наши крики звучат как набат. Это не испуганные вопли, а вызов врагам Отечества. Чтобы победить их, нужно бросить им вызов, и тогда Франция будет спасена!
Люди словно обезумели, они подбрасывали в воздух бумаги и скандировали:
— L’audace! L’audace! Вызов! Вызов!
Зал заседаний охватило неистовство. Блуждая взглядом по галерке, Давид вдруг заметил странного незнакомца. Это был худой бледный мужчина в тщательно завитом парике, одетый в безупречный, без единой морщинки, утренний сюртук. Лицо молодого человека было мрачно, темно-зеленые глаза блестели, будто змеиные.
Давид наблюдал за ним, а молодой человек продолжал молча сидеть. Похоже, слова Дантона ничуть не впечатлили его/ Глядя на него, Давид вдруг понял: эту страну, разрываемую на части сотней воюющих между собой фракций, стоящую на грани банкротства, страну, которой угрожают сотни внешних врагов на границах, спасет не истерия дантонов или маратов, а этот человек, для чьих уст слово «добродетель было слаще, чем „жадность“ или „слава“. Он был настоящим вожlем, который восстановит пасторальные природные идеалы Жана Жака Руссо, утвердит революцию. Имя его было Максимилиан Робеспьер.
13.00
Жермен де Сталь сидела на жесткой деревянной скамье в помещении, принадлежавшем Парижской коммуне. Она сидела там уже больше двух часов. Вокруг стояли встревоженные люди, все молчали. Несколько человек сидели рядом с Жермен на скамье, остальные устроились на полу. Через открытые двери этого импровизированного зала ожидания женщина видела сновавшие туда-сюда фигуры с бумагами. Время от времени кто-нибудь подходил к дверям и выкрикивал имя. Человек, чье имя выкликали, бледнел на глазах, остальные напутственно шептали ему: «Мужайся!», и он исчезал в дверях.
Конечно же, она знала, что происходило по ту сторону дверей. Члены Парижской коммуны проводили массовые судебные процессы. «Обвиняемому», чья вина заключалась лишь в происхождении, задавали вопросы об этом и о его лояльности королю. Если кровь бедняги была достаточно голубой, то к рассвету она уже омывала улицы Парижа. Жермен не обманывалась на свой счет. У нее была единственная надежда, одна мысль поддерживала ее: она верила в судьбу. Они не отправят на гильотину беременную женщину.
Пока Жермен ожидала, теребя ленты на платье посла, мужчина позади нее внезапно обхватил голову руками и разрыдался. Остальные начали нервно поглядывать в его сторону, но никто не двинулся, чтобы его утешить. Все неловко отворачивались, словно отводили глаза от нищего или калеки. Жермен вздохнула и встала со своего места. Она не хотела думать o рыдающем мужчине. Ей надо было найти выход и спастись самой. Внезапно она поймала взгляд молодого человека, прокладывавшего себе дорогу через переполненный зал ожидания с полными руками бумаг. Его курчавые каштановые волосы были перехвачены лентой, кружевное жабо помялось. Несмотря на изнеможенный вид, его явно переполняла энергя. Жермен вдруг осознала, что знает этого юношу.
— Камиль! — позвала она. — Камиль Демулен? Молодой человек повернулся в ее сторону, и его глаза вспыхнули от изумления.
Камиль Демулен был порождением ликующего Парижа. Три года назад жаркой июльской ночью, будучи тогда учеником иезуитов, он вскочил в кафе «Безумец» на стол и призвал горожан штурмовать Бастилию. Теперь он был героем революции.
— Мадам де Сталь! — воскликнул Камиль, пробираясь к ней сквозь толпу, чтобы взять за руку. — Что привело вас сюда? Надеюсь, вы не замешаны в преступлениях против государства?
Он широко улыбнулся, его привлекательное лицо романтика было совершенно неуместно здесь, в комнате, где воздух был спертым от страха и духа смерти.
Жермен попыталась улыбнуться ему в ответ.
— Меня схватили «гражданки Парижа», — ответила она, стараясь напустить на себя хотя бы каплю дипломатического шарма, который так хорошо служил ей прежде.—Похоже, теперь жена посла, пытающаяся проехать к воротам Парижа, является врагом народа. Смешно, не правда ли? А ведь когда-то мы с вами так рьяно сражались за свободу…
Улыбка Камиля исчезла. Он неловко глянул на мужчину, сидевшего на скамье позади Жермен и продолжавшего рыдать. Схватив мадам де Сталь за руку, Камиль оттащил ее в сторону.
— Вы хотите сказать, что пытались покинуть Париж без пропуска и эскорта? В таком случае вам еще повезло. Вас могли пристрелить на месте.
— Не говорите чепухи! — воскликнула она. — У меня дипломатическая неприкосновенность. Если бы меня посадили в тюрьму, это было бы равносильно объявлению войны Швеции! Они, должно быть, сошли с ума, решив, что могут держать меня здесь!
Однако ее минутная бравада испарилась, как только она услышала следующие слова Камиля:
— Вы не знаете? Наша страна уже находится в состоянии войны, и с часу на час мы ждем нападения на столицу…—
Он понизил голос, осознав, что этого еще никто не знает и подобные известия, несомненно, вызовут волнения. — Верден пал! Жермен непонимающе уставилась на него. Ей понадобилось время, чтобы осознать весь ужас положения.
— Невозможно…— прошептала она, покачав головой. — Как близко от Парижа… Где они теперь?
— Полагаю, будут здесь в течение десяти часов, даже учитывая артиллерию. Есть приказ стрелять по любому, кто приблизится к воротам. Попытка побега будет расценена как государственная измена,—добавил он с суровым видом.