В этом отношении я недалеко ушла от него, хотя и не хотела этого признавать. И все-таки мне было противно, что его больше беспокоило поведение моей матери на официальной церемонии, чем ужасная смерть Сэма.
— Интересно, разрешается ли людям на подобных похоронах завывать от горя? — вызывающе спросила я.
Огастус развернулся на каблуках, и я не смогла разглядеть выражения его лица. Он прошел к двери спальни.
— Я разбужу Грейс, — проинформировал он меня через плечо, — чтобы она успела одеться к ужину.
— Не знаю, что тут можно сказать, — сказала Грейс, промокнув платочком припухшие от слез глаза и изящно отводя пальцами со лба прядь белокурых волос. — Я не понимаю, как можно даже думать о еде. Совершенно не представляю, что мы сможем спокойно отужинать здесь в ресторане, пытаясь вести себя по-человечески.
До сих пор мне не приходило в голову, что такая дамочка, как Грейс, вообще способна задуматься о том, что значит вести себя по-человечески. Интересно, куда же ее понесет дальше?
Я мельком окинула взглядом стены ресторанного зала, отделанные решетками и живописно разрисованные виноградными лозами. Расположившиеся на их листьях крошечные яркокрасные ящерицы, казалось, выползли погреться в лучах незримого солнца. Группы столов разделялись длинными вазонами со свежими хризантемами — эти цветы обычно продают для подношения умершим на всех итальянских кладбищах.
Таким образом, утро и вечер я сегодня провела на кладбище. А днем я попыталась отыскать это слово в книжном мире. Кладбище по-гречески — koimeterion, что означает «спальный покой» или «опочивальня», от koiman — «усыплять»; а латинское сипае означает «колыбель, истоки, начало». Хотелось думать, что Сэм, где бы он ни был, спит в колыбели.
— Он был таким молодым, — всхлипнув, сказала Грейс и отправила в рот очередную порцию мяса под соусом тартар. Она поправила бриллиантовый браслет и для поддержания беседы добавила: — Не правда ли?
А правда заключалась в том, что Грейс ни разу в жизни не видела Сэма. Моя мать развелась с отцом почти четверть века назад, а он женился на Грейс лет через десять после этого. В промежутке между этими событиями, как говорится, много воды утекло, и в том числе мне удалось обрести брата в лице Сэма, хотя он, в сущности, не был сыном ни одного из моих родителей. Родственные связи в нашем семействе вообще довольно сложные.
Но сейчас мне не дали поразмышлять об этом, поскольку Грейс перешла к своей любимой денежной теме. Как только она переключилась на нее, слезы у нее чудесным образом высохли и глаза загорелись огнем.
— Днем мы созвонились с адвокатами, — сказала она, вдруг исполняясь жизнерадостным воодушевлением. — Чтение завещания, как ты знаешь, состоится завтра, и я думаю, стоит сообщить тебе, что мы получили хорошие новости. Хотя нас, конечно, не посвятили во все детали, но, очевидно, ты будешь главной наследницей!
— О, как трогательно, — сказала я. — Не прошло и недели после смерти Сэма, а мне уже подфартило. Неужели вы раскопали, какое богатство мне перепадет? Смогу ли я с ходу бросить работу? Или оно в основном пойдет на погашение налогов?
— Как ты сама понимаешь, Грейс имела в виду совсем другое, — сказал Огастус, не прекращая возить ложкой в своем creme de volaille, [5] пока я вылавливала каперсы из соуса, поданного к шотландской лососине. Они катались по тарелке, активно ускользая от вилки. — Мы с Грейс просто заботимся о твоих интересах, — продолжил он. — Я не знал Сэма, вернее, знал его не слишком хорошо, но уверен, что он прекрасно относился к тебе. В конце концов, вы ведь выросли практически как брат и сестра. И, являясь единственным наследником Эрнеста, сам Сэм, должно быть, стал очень… в общем, вполне финансово обеспеченным. Или у тебя есть сомнения на сей счет?
Старший брат моего отца, покойный дядюшка Эрнест, занимавшийся добычей разнообразных полезных ископаемых, был богат, как Мидас. До самой смерти он только и делал, что приумножал свое состояние, поскольку не имел склонности к расточительству. Сэм был его единственным ребенком.
Когда мои родители, Огастус и Джерси, развелись, я была еще совсем крошкой. Много лет мать разъезжала со мной по всем мировым столицам. Ее повсюду радушно принимали, так как до встречи с моим отцом она была известной оперной певицей — именно тогда она и свела знакомство с Мелким Фермером и почти со всеми прочими высокопоставленными особами. Мужские представители семьи Бен всегда были падки на ярких женщин. Но как и мой отец, с трудом уживались с ними.
Джерси выпивала много лет, ведь всем известно, что оперные певцы хлещут шампанское, как воду. Впрочем, бутылка стала появляться в баре Джерси только после того, как Огастус объявил о своей помолвке с Грейс — копией Джерси в соответствующем возрасте и, естественно, лет на двадцать моложе ее. Тогда Джерси улетела со мной в Айдахо, чтобы посоветоваться с вдовствующим отшельником, дядей Эрнестом, о финансовых делах: мой отец вложил все ее бывшие музыкальные доходы в свои предприятия, что также являлось родовой чертой мужской половины семьи Бен. И к всеобщему удивлению, Джерси и Эрнест полюбили друг друга.
И вот я, девчушка, воспитанная в Париже, подобно Элоизе, и пристрастившаяся к печеночному паштету еще до того, как научилась выговаривать по-французски pate de foie gras, вдруг попала в совершенно неведомую мне обстановку, которую теперь — спустя почти двадцать лет — считаю своим родным домом.
В общем, казалось бы, странный вопрос отца был вполне естественным и уместным. Моя мать, вышедшая замуж последовательно за двух братьев, на самом деле не пила, пока был жив Эрнест. Однако, зная о ее склонности, Эрнест оставил все деньги Сэму с условием позаботиться о ней и обо мне так, «как он сочтет наилучшим». А теперь умер и Сэм. По всей вероятности, его смерть сделала меня миллионершей.
Дядя Эрнест умер семь лет назад, когда я училась в университете, и с тех пор никто из нас не видел Сэма. Он просто исчез. Мы с Джерси ежемесячно получали наши чеки. Она свои пропивала, а у меня рос счет в банке. Между тем я решилась на нечто радикальное, на что никогда не решалась женская половина семьи Бен. Я поступила на службу.
И вот, когда я устроилась на работу в отдел ядерной безопасности Айдахского центра, то вновь услышала Сэма. Он позвонил мне прямо в отдел, хотя бог знает как он узнал, где я нахожусь.
— Привет, Умница, — сказал Сэм (так он называл меня с детства). — Ты нарушила семейные традиции. Не прозвучало ли в родственном хоре каких-нибудь слишком высоких или неверных нот?
— «Порядочной девушке не пристало кривляться на порочной сцене», — сама собой всплыла цитата из моего поневоле обширного музыкального репертуара. Как же я была счастлива услышать его голос! — Где ты пропадал все эти годы, мой кровный брат? Как я догадываюсь, тебе не нужно гнуть спину за зарплату, раз ты заделался постоянным семейным благотворителем. Спасибо за чеки.
— Вообще-то, — поправил меня Сэм, — я гну спину на разнообразные управления, которые предпочитают оставаться в тени. Я занимаюсь работой, которую, кроме меня, никто не может выполнять — разве что мои будущие ученики и последователи. Может, когда-нибудь и ты присоединишься к одной рискованной авантюре?