— Что за чрезвычайное происшествие заставило тебя так внезапно упорхнуть? — Со стороны лестницы из-за приоткрытой двери появилась широкая, с ямочками на щеках, улыбка Оливера, а за ней ввалился и он сам, приглаживая рукой копну кудрявых каштановых волос и испытующе посматривая на меня большими черными глазами. — Где ты пропадала? Под спрашивал о тебе каждый день, но я ничего не знал.
«Под» — общеизвестное прозвище моего шефа, директора и генерального управляющего всего нашего ядерного центра. Так его обычно называли лишь за глаза, поскольку, хотя его настоящее имя было Пастор Оуэн Дарт, в нем самом не было ничего пасторского. На самом деле его монограмму расшифровывали еще и как «Пособник Дьявола». [8]
Я могла бы поспорить, что такое прозвище не подходит нашему шефу. Однако если уж быть совершенно искренней, то из десяти тысяч служащих нашего центра — и даже из всех его вашингтонских приятелей, связанных с производством мерзостно-токсичных отходов, — я была единственной, кого этот человек не доводил до бешенства. По крайней мере, пока. Судя по всему, Под искренне симпатизировал мне и пригласил к себе на работу, еще когда я училась в университете. Из-за его неожиданной симпатии далеко не все сотрудники доверяли мне — вот еще одна причина, объясняющая, почему Оливер, этот лихой квебекский мормон, ковбой и гурман, стал одним из моих малочисленных близких друзей.
— Извини, — сказала я, заливая горячей водой смесь из рома, коричневого сахара и масла, разложенную в две стеклянные кружки, и протягивая одну из них Оливеру. — Мне пришлось спешно уехать. Непредвиденная смерть родственника.
— О боже, надеюсь, не из числа моих знакомых? — галантно спросил Оливер с участливой улыбкой, хотя мы оба знали, что он вообще не знаком с членами моей семьи.
— Умер Сэм, — сказала я и скорее глотнула горячего маслянистого грога, словно он мог смыть надсадное ощущение, оставшееся в горле после произнесения этих страшных слов.
— Господи! Твой брат? — воскликнул Оливер, опускаясь на диван возле камина.
— Кузен, — поправила я. — На самом деле — сводный брат. Мы выросли вместе, как брат и сестра. А в сущности, он значит для меня больше, чем любой кровный родственник. Вернее следовало бы сказать, значил.
— Боже милостивый, у тебя какие-то хитрые семейные связи, — сказал Оливер, как обычно посмеиваясь над ответами, содержащими сведения о моей семье. — Ты уверена, что у вас с этим парнем была хоть капля общей крови?
— Я его единственная наследница, — сообщила я. — Для меня этого достаточно.
— Вот оно что… Тогда, наверное, он был богатый, но не особенно близкий родственник? — с надеждой спросил Оливер.
— Всего понемногу, — уклончиво ответила я. — Вероятно, из всей нашей семьи я была ему ближе всех.
Конечно, это было слабо сказано, но Оливер этого не понимал.
— О, тогда его смерть, наверное, сильно потрясла тебя! Хотя как-то странно… Почему я ничего не слышал о нем, за исключением его имени? Он никогда не навещал тебя и, насколько мне известно, ни разу не позвонил за все те годы, что мы работаем вместе и делим сие скромное обиталище.
— Мы общаемся с родственниками на психическом, экстрасенсорном уровне, — сказала я. Накручивая круги, Ясон терся у моих ног, словно пытался приукрасить собой майское дерево, [9] поэтому я взяла его на руки и добавила: — Нам не нужны спутниковые антенны и радиотелефоны для…
— Кстати, хорошо, что напомнила, — прервал меня Оливер. — На днях звонил твой отец. Не сказал, что ему надо, но просил передать, чтобы ты связалась с ним сразу по приезде.
В то же мгновение зазвонил телефон, напугав Ясона, который немедленно спрыгнул с моих рук.
— Ого, должно быть, какой-то экстрасенс поймал наши флюиды посреди ночи, — усмехнулся Оливер.
Я пошла к телефону, а он допил свой грог и направился к двери.
— Я сделаю на завтрак блинчики в честь твоего возвращения, — бросил он через плечо и удалился.
— Гаврош, милая, — были первые слова, услышанные мною, когда я взяла трубку.
Боже милостивый, неужели мои родственнички действительно вдруг стали экстрасенсами? Звонил дядя Лаф. Я целую вечность не слышала его голоса. Обычно он называл меня на французский манер Гаврошем, сорванцом парижских улиц.
— Лаф? — сказала я. — Откуда ты? Твой голос доносится как с другого конца света.
— Верно, Гаврош, пока я еще пью кофе по-венски.
Подразумевалось, что он сидит в своих шикарных апартаментах в здании восемнадцатого века перед окнами, выходящими на Хофбург. [10] Мы с Джерси часто гостили у него в Вене, и там сейчас было на восемь часов позднее, то есть одиннадцать утра. Очевидно, дядюшка Лаф никогда не придавал значения разнице во времени в разных часовых поясах.
— Я очень расстроился, узнав о Сэме, — сообщил он мне. — Мне хотелось прилететь на панихиду, но твой отец, естественно…
— Все в порядке, — заверила я его, не желая затрагивать больные темы. — Ты был мысленно с нами, как и дядя Эрнест, хотя он уже давно умер. Я заметила шамана, который слегка поколдовал во время церемонии, а потом военные дали в честь Сэма оружейный салют, и Джерси свалилась прямо в пустую могилу.
— Твоя матушка упала в могилу? — уточнил дядюшка Лаф с горячностью пятилетнего ребенка. — Ах, как чудесно! Ты думаешь, она сделала это намеренно?
— Она была пьяна, как обычно, — разочаровала я его. — Но все равно получилось забавно. Хотелось бы мне, чтобы ты увидел выражение лица Огастуса!
— Вот теперь мне и правда жаль, что я не успевал приехать! — воскликнул он с пылким восторгом, которого я никак не ожидала от человека его возраста, на подступах к десятому десятку.
Между моим отцом Огастусом и моим дядюшкой Лафкадием Беном никогда не было никакой особой привязанности — возможно, потому, что именно с Лафом, приемным сыном моего деда от предыдущего брака, сбежала бабушка Пандора, едва успев родить моего отца.
Об этом в нашей семье никогда не говорили, ни в обществе, ни в домашнем кругу. Короче, это была одна из запретных тем. Мне вдруг пришло в голову, что я могла бы разбогатеть — если бы уже не унаследовала богатство от Сэма — на разработке новейшей модели теории сложных связей, основываясь исключительно на взаимоотношениях в нашей семейке.
— Дядюшка Лаф, мне нужно у тебя кое-что спросить. Я понимаю, что у нас не приняты разговоры на семейные темы, но ты все равно узнаешь, что Сэм завещал мне все свое состояние.
— Именно этого, Гаврош, я и ожидал от него. Ты добрая девочка, и все его добро должно было перейти к тебе. Я вполне обеспечен, так что за меня не волнуйся.