— Я всеми силами постараюсь доказать вам, что вы не ранены, и таким образом принесу вам большее облегчение, чем если бы отодвинул этот камень. Беру я недорого. Я избавлю вас от страданий всего за три доллара в час.
— В час? — взъярился Бартни. — Немедленно спускайтесь и снимите с меня этот камень, или я спущу с вас шкуру.
— Пусть даже против вашей воли, — не унимался мистер Скиггс, — я чувствую, что призван излечить вас, ибо долг каждого — помогать страждущему, ну или тому, кто таковым себя вообразил. А теперь очистите свое сознание от всего чувственного, и приступим к исцелению.
— Спускайся вниз, ты, бездарный узколобый фанатик! — завопил Бартни, в пароксизме ярости забыв о боли. — Спускайся, и я выбью из твоей башки всю Христианскую науку до последнего словечка!
— Начнем с того, — вступил пронзительный фальцет из окна, — что боли не существует вообще. Никакой. Вы хоть начинаете постигать это?
— Не-ет! — заорал Бартни. — Ты… ты… — От бессильной ярости он потерял голос и только хрипло булькал.
— Во всем виновато сознание. Разум есть всё. Материя — ничто, абсолютный ноль. Вы здоровы. Вы думаете, что вам больно, но это не так.
— Врешь! — просипел Бартни.
Не обращая на него внимания, мистер Скиггс продолжил:
— Таким образом, если боли не существует, она не может воздействовать на ваше сознание. Это не физические ощущения. Если у вас нет мозга, то и боли быть не может, значит, то, что вы считаете болью, воздействует на мозг. Понятно?
— О-о-о, — взвыл Бартни, — если бы вы знали, какую яму себе копаете, то бросили бы паясничать!
— А поскольку так называемая боль есть ментальное ощущение, значит никакая лодыжка у вас не болит. Это ваш мозг воображает, будто боль есть, но все ощущения направляются в мозг. И очень глупо с вашей стороны жаловаться на боль…
Терпение Бартни лопнуло. Он набрал побольше воздуха и издал такой вопль, что эхо от него еще долго носилось в ночном пространстве. Он кричал снова и снова, пока наконец не услышал шаги: кто-то шел по дороге.
— Эй, кто здесь? — послышался чей-то голос.
— Слава богу! — выдохнул Бартни. — Помогите, со мной случилось несчастье, — позвал он, и вскоре могучие руки ночного сторожа отодвинули камень и освободили бедного пленника.
Бартни захромал прочь.
— Спокойной ночи, — елейным голосом произнес адепт Христианской науки. — Надеюсь, что произвел на вас некоторое впечатление.
— Несомненно, произвели, — отозвался Бартни, он еле ковылял, опираясь на плечо сторожа, — незабываемое впечатление.
Два дня спустя Бартни сидел, подложив под больную ногу подушку, и просматривал почту. Из стопки писем выпал незнакомый конверт. Бартни вскрыл его и прочел:
Уильяму Бартни
Счет от доктора Гипеции Скиггса
за исцеление с помощью Христианской науки — 3 доллара.
Оплата принимается чеком или почтовым переводом.
Шли недели. Нога у Бартни зажила. На заднем дворе он разбил клумбу и стал заядлым цветоводом. День-деньской он сажал и сеял, чтобы назавтра выполоть посаженное вчера. Зато ему было чем заняться, ибо юриспруденция порой навевала невыносимую скуку.
Однажды ясным солнечным днем он вышел из дому и направился к клумбе, проведать, как принялась покупная рассада анютиных глазок, высаженная им накануне в порыве отчаяния. Его изумленному взгляду явлен был длинный и тощий тип, который с вороватым видом согнулся над клумбой и выкапывал одно из недавних приобретений Бартни. Неслышными шагами Бартни подкрался к нему сзади и сурово произнес:
— Что вы здесь делаете, сэр?
Тот обернулся:
— Я тут парочку цветочков… э-э… сорвал…
Длинный тощий тип с вороватой миной умолк. Лицо его было совсем не знакомо Бартни, но голос — визгливый, капризный фальцет, — забыть этот голос было невозможно. Бартни медленно подошел поближе, не сводя плотоядного взгляда с обладателя голоса, так волк смотрит на свою добычу.
— Ну, мистер Скиггс, как это вас занесло в мои владения?
Мистер Скиггс оказался невероятно застенчив и скосил глаза в другую сторону.
— Повторяю, — сказал Бартни, — вы в моих владениях и в моей власти.
— Да, сэр, — ответил мистер Скиггс, ежась от недобрых предчувствий.
Бартни схватил его за ворот и затряс, точь-в-точь как терьер треплет пойманную крысу.
— Ах ты, тщеславное отродье Христианской науки! Жалкий лицемер! Что?
Скиггс протестующе взвизгнул, и Бартни взъярился не на шутку:
— И ты еще смеешь скулить? Тебе ли не знать, что боли не существует? Давай поучи-ка меня своей христианской науке. Скажи: «Разум есть всё» — говори!
Мистер Скиггс в перерывах между встрясками проблеял:
— Ра-аз-зум есть всё.
— Боль — ничто! — мрачно возвестил его мучитель.
— Бо-бо-боль — ничто! — прочувствованно повторил мистер Скиггс.
Трепка продолжилась.
— И запомни, Скиггс, все это для твоей же пользы. Надеюсь, ты проникся этим до глубины души. Заруби себе на носу: жизнь такова, стало быть — такова жизнь. Усвоил?
Он перестал трясти Скиггса, но продолжал стягивать воротник на его шее. Адепт Христианской науки взбрыкнул и забился, пытаясь вырваться.
— А теперь, — сказал Бартни, — будь так добр убедить меня, что не чувствуешь никакой боли. Давай скажи мне об этом.
— Я не чу-уй-ствую, ой, — выкрикнул Скиггс, спотыкаясь об огромный камень, — никакой-ой боли!
— А теперь, — сказал Бартни, — будь так добр заплатить два доллара в час за твое христиански-научное исцеление. Раскошеливайся.
Скиггс было заколебался, но взгляд Бартни и особенно его хватка убедили проповедника, и он неохотно вытащил банкноту. Бартни разорвал ее на мелкие клочки и развеял их по ветру.
— Теперь убирайся.
Скиггс, почуяв, что хватка на вороте ослабла, пустился во весь опор и пересек границу участка быстрее, чем можно было бы себе представить.
— До свидания, мистер Скиггс! — весело крикнул ему вслед Бартни. — Если вам еще понадобится лечение, обращайтесь в любое время. Цена прежняя. Я вижу, что кое-чему мне вас учить не надо. Боли не существует, когда больно кому-то другому.
Настал жаркий июльский вечер. Насекомые, просочившись сквозь сетки на дверях и окнах, кружились вокруг светильников, словно людской рой на карнавале, букашки звенели, гудели и шмякались, треща крыльями. С вечерних улиц в дома заползал удушливый зной позднего лета, изнуряющий и неодолимый, он раскалял стены и, отражаясь от них, кутал все живое в свое громадное жаркое одеяло. В аптечных лавочках усталые и сердитые продавцы раздавали мороженое сотням жаждущих, но обманутых в своих ожиданиях посетителей, ибо электрические вентиляторы по углам лишь издевательски жужжали, не давая прохлады. В квартирах по всему Верхнему Манхэттену лоснящиеся негритянским потом фортепиано бренчали регтаймы, выученные еще прошлой зимой, то здесь, то там какая-нибудь истомленная женщина оглашала округу жарким сопрано. Белые рукава рубашек мелькали, словно огни маяков, в окнах доходных домов, выстроившихся вдоль улицы ярусами от четырех до восьми, по количеству этажей. Короче говоря, это был обычный жаркий летний вечер в Нью-Йорке.