— Все делаем быстро и нагло, — сказал он. — Никаких пряток и перебежек. Избавляемся от хлама. Знаю по опыту: действуешь нагло — никто не сунется.
— Лучше пусть, бля, не лезут, — буркнул Отто.
— Точно. Поехали.
— Вон какой-то пьяный смотрит, — испуганно шепнула Зильке.
— Плевать. Всегда кто-нибудь да смотрит. И что он сделает? Вызовет полицию? Кто ночует у реки, не дружит с легавыми. Давайте, сейчас самое время.
Они подкатили тележку к концу причала и просто скинули свой груз в воду. Потом водворили на место подушки и тряпье, развернулись и поехали обратно.
— Не оглядывайтесь, — предостерег Пауль. — Идите спокойно. Не канителить, но и не бежать.
Его хладнокровный расчет оказался верен. Никто их не потревожил. Бродяга лишь пожал плечами и отвернулся. Как и пьяный матрос со шлюхой, курившие на соседнем причале.
С ноября 1918 года каждое утро берлинская река отдавала трупы, от которых по ночам избавлялись какие-то тени. Ничего особенного. Если смекалка работает, не мешай людям выкидывать мусор. Пусть они хоть совсем юнцы.
В красивом курортном поселке весь день и весь вечер гремело веселье. Играли оркестры, рекой лилось пиво, поглощались несметные яства, на забаву служившие также метательными снарядами. При поддержке войска из молодых штурмовиков Эрнст Рём и высшее руководство СА проводили «конференцию», в которой капля дел растворилась в море удовольствия.
В симфонии безудержного разгула слегка диссонировали неблагозвучные ноты — дескать, плоды национал-социалистической революции слишком медленно распределяются среди тех, кто больше всех их достоин. Кастеты и кованые сапоги штурмовиков привели Гитлера к власти, и теперь коричневая армия желала награды.
— Мы суть полиция! Мы суть армия! — Перекрывая шум застолья, Рём орал в ухо Гельмуту. На губах у шефа пузырилась пивная пена, подбородок блестел от свиного сала. — Пресловутый рейхсвер — лишь сотня тысяч снобов-юнкеров, лизавших дряхлую задницу старого дурака Гинденбурга. Уверяю вас, дружище… — Рём отер слюнявый рот, — если наш дорогой фюрер не поспешит утвердить СА на ключевых государственных постах, случится вторая Германская революция, и тогда уже ни у кого не останется сомнений, кто правит страной.
— Истинная правда! — Гельмут поманил молодого штурмовика и усадил его к Рёму. — А пока, Эрнст, вы заслужили небольшой отдых!
Ни Гельмут, ни Рём, облапивший сосватанного юнца, еще не знали, что проселками приближается Немезида.
Сквозь ночь скользила флотилия «мерседесов».
Иссиня-черных. Как форма их шоферов. Как тьма, окутавшая зловещий замысел.
Кортеж подъехал к поселку, когда руководство СА в полном составе разошлось по апартаментам, дабы предаться всевозможным утехам. Лишь уборщики и ночные портье стали свидетелями невероятного зрелища: из головной машины выбрался диктатор всея Германии и с пистолетом в руке прошагал в отель.
Гитлера сопровождал человек с безвольным подбородком и в очочках в металлической оправе. Как и все, он был в черной форме, кокарда — череп со скрещенными костями, в руке пистолет. Солдаты были вооружены автоматами.
В своем номере на втором этаже Гельмут рассеянно принимал ласки молодого штурмовика, которого накануне подцепил в Мюнхене.
Настроение было квелое.
Вечер вылился в жуткую скукотищу, наутро ожидалось продолжение.
Гельмуту претили деланное дружелюбие и вся эта атмосфера летнего лагеря: хоровое пение и нелепые пьяные игрища, напрочь лишенные прелести нежного обольщения. Что за радость в скотском совокуплении хамов, напившихся до свинячьего визга? И от ритуала унижения новобранцев просто мутило. За ужином двух юнцов с пушком на щеках заставили догола раздеться и встать по стойке «смирно», вскинув руку в нацистском салюте, а Рём и его приспешники метали в них еду.
Однако Гельмуту не суждено было изнывать на втором дне конференции штурмовиков, ибо день этот не наступил. Инстинкт выживания, спасавший Гельмута во всевозможных немецких безумствах, на сей раз его подвел. Он поставил не на ту лошадь. Лучше бы подыскивал уступчивых старлеток и подружек для Геббельса и Геринга, нежели мальчиков для Рёма. Ибо дни Рёма как второго лица рейха были сочтены. Его громадную бандитскую организацию вскоре усмирит зловещая сила еще мрачнее. История назовет это «Ночью длинных ножей».
Все закончилось очень быстро.
Возможно, Гельмут и его любовник слышали шум в коридоре, но не придали ему значения. Рёмова клика всегда веселилась шумно. Всю ночь слышались вопли и грохот — мальчиков перегоняли из комнаты в комнату. Скажи кто Гельмуту, что в сопровождении отряда СС по темным коридорам шастает сам Адольф Гитлер с пистолетом в руке, он бы не поверил.
Гельмут еще увидел, как в щепки разлетелась дверь, как молодой штурмовик отвлекся от его промежности, как в комнату ввалились черные фигуры с автоматами.
Еще услышал нутряной рык «Извращенцы!», а потом…
Небытие. Мозги Гельмута изгваздали подушку. Мозги любовника изгваздали живот Гельмуту.
Накануне, далеко в Берлине, Фрида полдня и весь вечер набирала номер, который дал Вольфганг, но слышала только гудки. Утром снова попыталась, однако номер был отключен.
В школе Пауля и Отто объявили расовую сегрегацию. Об этом чрезвычайно сурово и самодовольно известил классный руководитель, встав под портретом Гитлера. Оба, наставник и фюрер, излучали непреклонную решимость взвалить на плечи героический труд по унижению и запугиванию беззащитных подростков.
— Недопустимо, когда в школе немецкие дети вынуждены общаться с евреями, — вещал наставник. — Посему ученики-евреи должны быть отделены и сидеть лишь друг с другом на местах, которые им милостиво отведут.
Затем он назвал шестерых мальчиков, чья национальность и так всем была известна. Он медленно зачитал фамилии — после каждой следовали долгая пауза, гадливая усмешка и покачивание головой. Все, кого назвали, должны были встать.
— Евреи — злосчастье Германии, — торжественно произнес учитель фразу, ежедневно звучавшую во всех школьных классах страны. — Вы шестеро — наша беда. Вы — ядовитые грибы.
Грубый и намеренно унизительный навет был цитатой из детской книжки «Ядовитый гриб» [59] — первого учебного пособия всякого германского ребенка, включая евреев.