Жорди Жуан не хочет давать этой истории всплывать на поверхность, в первую очередь потому, что ему неясно, где эта самая поверхность располагается да и существует ли она вообще. Когда жена пытается втолковать ему, что он стал жертвой больного воображения, перемежая доводы ласками, когда она утверждает, что жертвы очень часто испытывают чувство вины, он понимает правильность всех ее рассуждений, но уже через секунду возвращается к мыслям о суде. Там будут прокурор и судьи, одетые в свои дурацкие черные рясы. Существует один шанс из тысячи, что его привлекут к ответственности, но он думает именно о нем, а не об остальных девятисот девяносто девяти.
За несколько дней до суда жена ставит на стол салатницу, садится на стул, радостно смеется и ликующим голосом сообщает:
— У меня отличные новости!
По выражению ее лица можно догадаться, что она ждет от него догадок и предположений. Но он молчит.
— Судья у тебя — женщина, и это подруга моей подруги.
Жорди Жуан всегда ненавидел сыр в салате. Он десять тысяч раз говорил жене, что не выносит эти дрянные кубики, которые отдают мукой. А она уже десять тысяч раз клала противный синтетический сыр в салат. Ей не нравится, когда в салат кладут сельдерей. Он готовил салат десять тысяч раз и в последних девяти тысячах девятистах девяносто девяти случаях не клал туда сельдерея. Если ты психолог, тебе по профессии полагается уметь слушать других. Жорди Жуан втыкает вилку в листики салата.
— Ты все последние проклятые шесть месяцев, целых полгода, твердила мне, что на суде все будет в порядке, потому что мне нечего скрывать. И вот теперь вдруг сообщаешь, что все эти шесть месяцев, целых полгода, изо всех сил старалась сделать так, чтобы судьиха оказалась подругой твоей подруги.
— Ты думаешь, я разбираюсь в законодательстве? — обижается она. — Это была идея моей подруги, и мне объяснили, что в ходатайстве о переводе дела в суд другого района ничего противозаконного нет.
Только с этой женщиной Жорди Жуану хотелось разговаривать после секса, поэтому он и женился на ней. Однако теперь ему нечего ей сказать. Он встает из-за стола.
— Теперь я понимаю, почему люди заводят собак. По крайней мере, у них всегда есть повод выйти из дома.
— Ты сделал из ничего не значащего события проблему чрезвычайной значимости, поэтому самое лучшее, что я могу предпринять, — это окружить тебя знаками любви и внимания.
Жорди Жуан смотрит в потолок — впервые с тех пор, как его покрасили.
— Ты и с детьми говоришь так же красиво? Теперь мне ясно, почему ты годами гниешь в своей школе.
Не успев даже произнести последнее слово, он уже понимает, что ему не стоило вообще открывать рот. Жена всегда объясняла ему свою работу в школе тем, что чувствует личную ответственность за судьбы детей-иммигрантов. Ему эти доводы всегда казались удобным способом оправдать дерьмовые условия контракта словами об общественной пользе своего труда. Поскольку денег им всегда хватало, он никогда не поднимал этого вопроса. Сейчас она бледнеет и смотрит на него немигающим взглядом. При большом желании она умеет быть одновременно ироничной и жестокой:
— Я пошла за сигаретами в палатку, где ты покупаешь пончики.
Когда жена уходит, Жорди Жуан шарит в ящике стола, который уже давно не открывал, и находит там полиэтиленовый пакетик с марихуаной. Дело не в том, что бедняга сомневается в своей подруге, он сомневается в том, стоит ли ему сомневаться. Если она так поступила, значит, в глубине души не исключает некую долю его вины. А может быть, ей хочется защитить их совместную жизнь во что бы то ни стало и вопреки обстоятельствам. Если бы он расстрелял из пулемета группу из детского садика, она бы поступила так же. Неожиданно для себя он докуривает самокрутку до конца. „Чтобы заснуть раньше, чем она вернется домой и надо будет продолжать разговор“, — объясняет он себе свой поступок.
■
На суде ему задают только два вопроса: „Вы оказали помощь жертве и вызваны в суд в связи с этим?“ — „Да“. — „Вы видели номер автомобиля или могли бы назвать какие-либо характеристики машины, которая нанесла ребенку травму?“ — „Нет“. — „Вы можете идти“.
Есть некое государственное учреждение, которое берет на себя возмещение ущерба в тех случаях, когда никакая страховая компания не берет эти выплаты на себя. Поскольку в этом случае личность водителя установить не удалось, данное учреждение выплатит семье мальчика огромную компенсацию. Радость двадцати с лишним ее членов так же безгранична, сколь безбрежно было их горе, когда они узнали о гибели ребенка. Жорди Жуан сохраняет при себе свои мысли на этот счет, чтобы жена не обвинила его в расизме.
Он выходит на улицу с женой и ее подругой. Когда они устраиваются в баре за чашечкой кофе, к ним присоединяется еще одна женщина. Жена и подруга жены задорно смеются: „Неужели ты ее не узнаешь?“ Нет. Минуту спустя он понимает, в чем дело: это судья.
Без мантии, с улыбкой на губах и далеко от зала суда она кажется совсем другим человеком. Судья приветствует его двумя дежурными поцелуями и добавляет еще один — в лоб:
— Когда встречаешь таких людей, как ты, Жорди Жуан, то понимаешь, что наша профессия нужная и необходимая.
Этот третий поцелуй окончательно хоронит мертвого мальчика. На протяжении следующих дней Жорди Жуан ведет себя как пациент, неожиданно излечившийся от недуга, который ставил в тупик всех врачей. В субботу он занимается любовью с женой четыре раза, а в воскресенье утром отправляется в палатку за пончиками. Воспоминания накатывают на него, и Жорди Жуан испытывает волнение — возможно, потому, что ему так хорошо, и он становится более чувствительным, чем обычно. Да, конечно, можно гордиться тем обществом, где тебе довелось жить, ибо здесь полицейские, врачи и судьи находятся на высоте граждан, которым они служат.
У палатки выстроилась жуткая очередь. Жорди Жуану нечем себя занять, поэтому он предается размышлениям о благах супружеской жизни. Ему кажется невероятным, что он никогда раньше не думал обо всех возможных применениях пончиков, посыпанных сахаром.
Из очереди выбегает белокурый мальчик, его волосы подстрижены, как у средневекового пажа. Лучше бы он не бегал через улицу. В левой руке у него пластмассовая лошадка. Мальчуган воображает, что его скакун летает по воздуху. Если могут летать воздушные змеи из пластмассы и самолеты из пластмассы, то почему бы не летать лошадке? „Таково детство — думает Жорди Жуан, — вернее, раньше оно было таким“. Но лучше бы мальчик не бегал через улицу.
Из-за угла появляется машина. Водитель торопится, потому что в этот ранний час ночь для него еще не закончилась, хотя для людей, стоящих в очереди, уже начался новый день.
Мальчик взлетает в воздух от страшного удара восьмидесяти лошадиных сил, и его тело отскакивает от асфальта четыре раза, словно плоский камешек от поверхности воды. Машина молниеносно исчезает. Ребенок бьется в судорогах, как шмель, которого обрызгали инсектицидом. Перед палаткой никого нет. Ни одного человека.