Лучше всего взять машину и ездить, ездить. Нигде в Европе нет такой плотной и кривой дорожной сети. Даже в Германии дорог меньше. Движение в трех измерениях и никогда — прямо. От Ниццы до Антиба вьются четыре простых дороги, одна платная и еще железная. Слева и справа встречные потоки, за ними опять попутные, за ними снова встречные. Ротонды, развязки, петли, мосты, тоннели. Из-под земли выныривает поезд, несется в лоб, потом ныряет куда-то в Тартар. Пассажиры жалуются на головокружение и невозможность рассмотреть Францию. Она слишком быстро летит мимо. Я считаю, это капризы. За тот же километраж на бобслейной трассе пришлось бы заплатить миллион. А тошнит после заезда точно так же.
Здесь берберские пираты ловили французских рабов, модных во всей Африке. Поэтому на пляжах было немного народу. Крестьяне уходили в горы, строили крепостицы, украшали дворы цветами. Ботаника здесь не сложна, кусты состоят из лепестков почти полностью — розовых, белых, фиолетовых. Цветет каждая палка, без прополок, окучивания и подвязывания. Все по-домашнему, улицы не шире моей кухни. Прогулки в Ментона проходят, в основном, в вертикальной плоскости. Если купить диван, то непонятно, как втащить его на Ру-де-ля-Коте, 7, например. Неясно также, что надо сделать в этой жизни, чтобы в следующей жизни родиться здесь.
Французы воевали с берберами без надрыва. Герой войны у них — тетка со скалкой. В 16-м веке пираты Хайр-ад-Дина Барбароссы высадились на причале Ниццы и побрели в наступление. Горожане вяло отмахивались палками. Вдруг на передний край выбежала прачка Катрин Сегюран. В этот день ей все не нравилось. Предметом, похожим на полено, она оглушила вражеского знаменосца. Отобрала флаг, подняла юбку и показала неприятелю зад. Разбойники смутились, а горожанам понравился такой акт динамического искусства. Местные поднялись и опрокинули атаку. Прачку причислили к лику святых. На памятниках женщина изображена в таких пышных одеждах, которые якобы задрать невозможно.
Так же, как воюют, французы выносят меню. Лениво и весело. Они до последнего надеются, что вы уйдете. Лишь увидев, что вы расчехляете палатку, так и быть, приходят. Потом еще час ржут над вашим выбором, зачитывают вслух, на кухне, всем коллективом. Просто уморительно вы заказали. Что в голове у человека, соединившего «Coq au vin», «Cervelle de cuant» и «Brandade de moure»?
— Русские туристы, что вы делаете, перестаньте! — сипит шеф-повар и хватается за холодильник, чтобы не упасть. Он отменяет ваш выбор и готовит «Gigot d'agneau aux pommes de terre». Это ножка ягненка, фаршированная чесноком. Просто и выразительно. Помню, я хотел на этой ножке жениться.
Вдоль берега идет красивая медленная дорога, знаменитый Корниш. На ней пробки, но это даже хорошо. Потому что пейзажи ярки, как сны кокаиниста. Не зная прилагательных нужной силы, зрители лишь хихикают и нежно матерятся. А вся наша сирень, оказывается, не больше чем невротическая компенсация серых болот.
Где-то здесь Ван Гог отрезал себе ухо. Не верил глазам, хотел проснуться. Приехал к нему в гости Гоген, вызвал Ван Гога на дуэль. Если спишь, то почему бы не подраться на шпагах. Всегда хотелось, а во сне смерть не настоящая. Так и не поняв, в чем подвох, Гоген бросил жену, детей, валютную биржу, подцепил проказу и увлекся рисованием. Пикассо, Ренуар, Синьяк, Матис, Бунин, Дягилев, Шаляпин, Фицджеральд, балерина Кшесинская, король Леопольд, мы с Раппопортом — все приличные люди тут или жили, или собираются. Метр жилья на Кап-Ферра стоит 40 тыс. евро. Для такой красоты совсем не дорого.
Вопреки школьным учебникам, Рай не похож на плодовый сад под Тулой. На самом деле праведник летит по тоннелю и вываливается на свет продавцом меда в Биоте, почтальоном в Эзе или бакалейщиком в Мужене. Открывает окна: справа горы, слева вид на Монако. Человек пьет кофе с пышкой и не завидует даже министру Якутской кимберлитовой трубки. Он выходит во двор, поливает цветы и вообще патологически никому не завидует.
Раппопорт утверждает, мы должны посещать репетиции.
— Мы же хотим поддержать друга? — спросил он почти без вопросительного знака.
— Так, дайте подумать… Что же выбрать? Прогулка по солнечному Грассу или унылый надрыв провинциального театра? — я картинно задумался.
— Разумеется, мы хотим поддержать, — сказала Катя негромко. В глазах ее притом читалось: «Помогите, люди добрые!»
И мы отправились к Некрасову. Катя пошла, потому что честная. Остальные — потому что без нее скучно. Вопреки ожиданиям, мне очень понравился театр. Некрасов опять играл импозантного негодяя. Импозантность ему более-менее удалась, а вот негодяйство совсем не вышло. Режиссер Ян Язепович Штильке требовал от Некрасова демонических рогов, но получались только травоядные. Алеша походил на барана в лучшем случае, никак не на демона. Ян Язепович материл Некрасова очень умело, сердце мое радовалось за наше искусство. «Боже, какие точные, емкие формулировки!» — думал я, восторгаясь режиссерской проницательностью. Как точно он разглядел неприглядную суть под слащавой личиной. Восхищало также его знание русского языка. Вообще, замечательный дядька, настоящий мастер театра.
В обед Раппопорт объявил, что товарищеский долг исполнен. Мы лучше потом на готовый спектакль придем.
Все сказали: «Ну, жалко, конечно». И поехали гулять в Ментона. У Кеши болит нога, Семен Борисович по сути своей не пешеход. Оба они путешествуют в гастрономической плоскости. Находят ресторан, наливаются вином и млеют, разглядывая сомлевших на жаре девок. Мы же с Катей ходили, ходили.
Из всех видов выражения чувств мне доступны два — ходить рядом и трещать о пустяках. Я пересказал ей все написанное за три года. Было страшно, если я замолчу — она заскучает, обернется птицей и улетит.
Мои старания приносили плоды. В Гольф-Жуане она взяла меня под руку. А в Грассе чмокнула в щеку липкими после мороженого губами. Я понимал, что это вершина наших отношений, и поклялся не мыть щеку как можно дольше. Через неделю все покатится вниз. Мы вернемся в страну вечнозеленых помидоров. Еще через три недели план Раппопорта сработает — и я усохну.
Говорят, Клеопатра казнила своих несчастных счастливых любовников. Если царица Египта хоть наполовину была похожа на Катю, я бы не жаловался на месте казненных. Всю оставшуюся жизнь им было что вспомнить. Все пять или сколько там часов. Моя же память останется чиста, я буду жить долго, хорошо и скучно. Через пару лет, выметая пыль из-под ковра, найду ее сережку и горько усмехнусь.
— О чем думаете? — спрашивала Катя, когда молчание затягивалось.
— О книжке думаю.
— В ней будут женщины?
— О да!
— А дети?
— Конечно. Я пишу в жанре «ми-ми-ми». Будут дети, птички, собачки. А все экзистенциальные конфликты придется разбирать на примере веселых котят.
— Расскажите.
— Сейчас? Здесь?
— Конечно. Или котята — что-то интимное?