— Почему? Что стряслось? Хочешь сказать, оттого, что она бросила Клариссу?
— Не только… Ты не знаешь… я не могу рассказать тебе… — Она содрогнулась, вспомнив, и беспокойно поднялась со скамьи, на которой они сидели.
Стреффорд беззаботно пожал плечами:
— Ну, моя дорогая, ты вряд ли можешь ожидать этого от меня, ведь, в конце концов, Элли я обязан счастью быть так долго наедине с тобой в Венеции. Если бы она и Алджи не продлили свой медовый месяц на вилле…
Он внезапно замолчал и посмотрел на Сюзи. Она сознавала, что кровь отхлынула от ее лица. Чувствовала, как кровь покидает ее сердце, вытекает из нее, словно все артерии лопнули, и вот уж будто в ней не осталось жизни, а только невыносимая боль.
— Элли… на твоей вилле? Что ты имеешь в виду… Элли и Бокхаймер, они…
Стреффорд по-прежнему пристально смотрел на нее:
— Ты хочешь сказать, что не знала об этом?
— Это они приехали после нас с Ником?.. — не отступала она.
— Ты же не думаешь, что, будь иначе, я выгнал бы вас? Эта скотина Бокхаймер просто осыпал меня золотом. Ах да, что еще хорошо: мне больше никогда не придется сдавать виллу! Я очень люблю сам это местечко, и, полагаю, мы иногда можем ездить туда на день или два… Сюзи, да что с тобой?
Она тоже пристально посмотрела на него, но — ничего не видя. Все плыло и плясало перед ее глазами.
— Значит, она была там, когда я отсылала за нее все те письма?..
— Письма… какие письма? Отчего у тебя такой расстроенный взгляд?
Она о чем-то напряженно думала, словно не слыша его.
— Она и Алджи Бокхаймер прибыли туда в тот самый день, когда Ник и я уехали?
— Полагаю, да. Я думал, она рассказала тебе. Элли вечно всем все рассказывает.
— Она бы рассказала, полагаю… да я не позволила.
— Ну, моя дорогая, вряд ли это моя вина, не так ли? Хотя, право, не понимаю…
Но Сюзи, по-прежнему ничего не видя, кроме бешеной пляски искр перед глазами, и словно не слыша его, продолжала спрашивать:
— Так это было их авто, на котором мы отправились в Милан! Алджи Бокхаймера авто!
Она не знала почему, но это обстоятельство казалось ей самым унизительным во всей этой отвратительной истории. Она помнила нежелание Ника воспользоваться авто… помнила его взгляд, когда она похвасталась, что «устроила» это. К горлу поднялась тошнота.
Стреффорд расхохотался:
— Ты что… воспользовалась их авто? И не знала, чье оно?
— Откуда я могла знать? Я уговорила шофера… за небольшую мзду… Чтобы сэкономить на плате за поезд до Милана… за лишний багаж в Италии безбожно дерут…
— Ах, Сюзи, Сюзи! Молодец! Могу себе представить…
— Какой ужас… какой ужас! — стонала она.
— Ужас? В чем ужас?
— Ты не понимаешь… не чувствуешь… — порывисто начала она, но потом замолчала.
Ну как объяснить ему, что возмутило ее не столько то, что, едва она и Ник съехали, он отдал виллу той паре, — хотя представить их в прелестном тайном домике и под соснами на веранде было все равно, что замарать мерзкой липкой грязью их счастливое время? Нет, не это больше всего вызывало в ней отвращение, а то, что Стреффорд, живя в роскоши дома Нельсона Вандерлина, тайно потворствовал любовным похождениям Элли Вандерлин и дал той с Алджи — за хорошую плату — приют на собственной вилле. Упрек готов был сорваться с ее губ — но она вспомнила о собственной роли в отвратительной истории, о невозможности признаться в этом Стреффорду и рассказать ему, что Ник оставил ее по той же самой причине. Она не боялась, если это откроется, уронить себя в глазах Стреффорда: моральные проблемы его не волновали, он лишь рассмеется над ее признанием и с презрением выскажется о Нике в роли нового моралиста. Но вот этого она как раз и не вынесет: что всякий усомнится в искренности принципов Ника или узнает, насколько она недотягивает до них.
Она продолжала молчать, и Стреффорд, выждав минуту, мягко усадил ее рядом:
— Сюзи, клянусь, не понимаю, куда ты клонишь. Ты на меня злишься — или на себя? О чем речь? Тебе противно, что я сдал виллу паре, которая не в браке! Но, черт подери, такие больше всего и платят, а я должен был как-то зарабатывать на жизнь! Новобрачные попадаются не каждый день…
Она подняла глаза на его крайне озадаченное лицо. Бедный Стрефф! Нет, не на него она злится. Да и за что? Даже это его опрометчивое саморазоблачение не сказало ей о нем чего-то, что она бы не знала. Просто ей лишний раз открылся настоящий образ мысли людей, среди которых жили он и она, и стало ясно, что, несмотря на всю кажущуюся разницу, он чувствовал как они, судил, как судят они, и, как они, слеп, — и то же ожидает ее, если она снова станет одной из них. Что пользы в том, что благодаря судьбе ты будешь выше подобной изворотливости и компромиссов, если в сердце ты оправдываешь их? А ей придется оправдывать — придется принять общий тон, стать нечувствительной, как все эти люди, и изумляться собственному бунту, как сейчас откровенно изумился Стреффорд. Она чувствовала себя так, словно того гляди потеряет новообретенное сокровище — сокровище, драгоценное только для нее, но рядом с которым все, что он предлагал ей, — ничто, триумф оскорбленной гордости — ничто, безопасное будущее — ничто.
— Что стряслось, Сюзи? — спросил он с той же озадаченной нежностью.
Ах, это одиночество, неизбежное, поскольку ей никогда не добиться от него понимания! Она чувствовала себя очень одинокой, когда огненный меч негодования Ника изгнал ее из их рая; но в страдании было хотя бы жестокое блаженство. Ник не открыл ей глаза на новые истины, но вновь пробудил в ней то, что оставалось в подсознании все эти годы копящегося безразличия. И вновь разбуженное чувство с тех пор уже не покидало ее и как-то ограждало от полного одиночества, потому что это была тайна, которая связывала ее с Ником, подарок ей от него, который он не мог забрать, уходя. Это было, неожиданно почувствовала она, как если бы он оставил ей ребенка.
— Дорогая, — сказал Стреффорд, бросив обреченный взгляд на свои часы, — знаешь, мы сегодня обедаем в посольстве…
В посольстве? Она рассеянно посмотрела на него: потом вспомнила. Да, сегодня вечером они обедают у Эскотов, с кузеном Стреффорда, с герцогом Дюнским и его женой, импозантной и безупречной молодой герцогиней; старой азартной картежницей вдовствующей герцогиней, которую из Англии приехали навестить сын и невестка; и другими гостями, французами и англичанами, титулом и положением достойными Дюнсов. Сюзи знала, что приглашение на такой обед могло означать лишь одно: явное признание ее как будущей жены Олтрингема. Она была «той американочкой», которую требовалось теперь приглашать с ним вместе, даже в официальных случаях. Семья приняла ее; посольство могло лишь последовать примеру семьи.
— Уже поздно, дорогая; и мне еще надо кое с кем увидеться по делу, — терпеливо напомнил ей Стреффорд.