Он был уверен только в одном — что не останется на службе у Хиксов: он не собирался сопровождать их, когда те из Рима отправятся в Центральную Азию. Быть преемником мистера Баттлса день ото дня становилось ему все более тягостно по тем же причинам, по каким, наверное, мистеру Баттлсу была приятна его роль. Быть при Хиксах платным оракулом, собственностью, которую демонстрируют и балуют, было куда неприятней любых других отношений с этими добрыми людьми, которые он мог себе представить. И с тех пор как все их устремления были откровенно направлены на то, чтобы приобщиться к свету, он нашел свои обязанности если и более легкими, то все же менее приятными, нежели в первые месяцы службы у них. Он предпочитал в сотый раз терпеливо объяснять миссис Хикс, что Сассаниды и сарацины — вещи разные, выявлять генеалогию ее титулованных гостей и напоминать, когда она рассаживала их на своих званых обедах, что герцоги по положению выше князей. Нет — работа решительно невыносима; он должен поискать иной способ зарабатывать на жизнь. Но он не слишком забивал себе голову мыслями о поисках работы. Он знал, что голодать ему не придется; даже вновь начал верить в свою книгу. Ему хотелось думать о другом, о Сюзи, — верней, его мысли неизменно возвращались к ней, о чем бы он ни думал.
Снова и снова он воображал, что заключил перемирие с прошлым — на условиях признания поражения от блестящего врага по имени счастье. И, по правде говоря, с определенностью понял, что не может быть возврата к той жизни, которую они с Сюзи начали. Трагедия их недолгого брака была в том, что любовь к ней пробудила в нем жажду идеала, которому она не могла соответствовать. Он влюбился в нее потому, что она, как и сам он, была веселой, без предубеждений и свободна от иллюзий, но он не мог любить ее дальше, пока она будет оставаться прежней. Из этого круга не было выхода, и он с бесконечным отчаянием вращался в нем.
Если бы до него не дошли столь упорные слухи о том, что она выходит замуж за лорда Олтрингема, он, возможно, попытался бы увидеться с ней снова, но, сознавая рискованность и безнадежность встречи, он, в общем, был рад поводу этой встречи избежать. Таким, он честно полагал, был его душевный настрой, пока он не обнаруживал, как в этот раз, что ничто не мешает ему довести свою мысль до логического конца. Но в конце неизменно оказывалась Сюзи; не сочетание достоинств и недостатков, распутать которое старался его критический дух, а мягкая расплывчатость индивидуальности, личности, глаз, волос, губ, смеха, особенностей речи и жестов, которые были столь единственны и неповторимы и в то же время столь таинственно не зависели от того, что она делала, говорила, думала в критических обстоятельствах. Он помнил, как однажды она сказала ему: «В конце концов, ты был прав, когда хотел, чтобы я была твоей любовницей», и помнил свой возмущенный взгляд, которым ответил ей. Но в эти часы воображаемая Сюзи прижималась к нему еще теснее, пока его видение не возвращалось неизменно в исходную точку, и, чувствуя ее на своей груди, он не желал ее и в душе.
Что же… подобная всеохватная любовь — редчайшая вещь среди людей; он улыбнулся своей высокомерной мысли, что другой любви и не желает. Потом устало повернул обратно и побрел домой в зимних сумерках…
У дверей отеля он столкнулся с адъютантом князя Тевтобургского. Они не виделись несколько дней, и у Ника было смутное чувство, что, если матримониальные планы князя вполне определились, ему, Нику, вряд ли уже быть их выбранным проводником. Иногда его удивляла определенная недоверчивая холодность, проскальзывавшая в приветливом взгляде княгини-матери, и он заключил, что та, возможно, подозревает в нем соперника планам сына. У него в мыслях не было играть подобную роль, но он не жалел, что производил такое впечатление, поскольку искренне привязался к Корал Хикс и желал ей более человечной судьбы, нежели стать супругой князя Анастасия.
Однако в этот вечер его поразило, с каким оживлением, весь сияя, поздоровался с ним адъютант. Какая бы туча ни омрачала их отношения, она рассеялась: клан Тевтобургов по той или иной причине перестал его опасаться или подозревать. Перемена выразилась в обычном рукопожатии, в кратком обмене приветствиями, поскольку адъютант спешил за известной вдовой древнеримского мира, которой помог погрузиться в украшенную короной карету, выглядевшую так, словно ее извлекли ради некоего церемониала из музея старинных экипажей. И Лэнсинга осенило, что сия дама и есть персона, выбранная, дабы донести до мисс Хикс предложение княжеской руки и сердца.
Открытие раздосадовало его, и, вместо того чтобы идти прямо к себе, он поднялся в гостиную миссис Хикс.
В гостиной было пусто, но повсюду виднелись следы помпезной чайной церемонии, а на главном столе лежал громадный букет окоченевших роз. Он уже хотел удалиться, как внезапно вошла раскрасневшаяся и заплаканная Эльдорада Тукер.
— О, мистер Лэнсинг… мы везде вас искали.
— Искали меня?
— Да, особенно Корал… она хотела вас видеть. Она хочет, чтобы вы прошли к ней в салон.
Она через холл и коридор провела его в отдельные апартаменты, которые занимала мисс Хикс. На пороге Эльдорада взволнованно выдохнула: «Увидите, как она очаровательно выглядит…» — и, снова всхлипнув, кинулась прочь.
Корал Хикс никогда не была очаровательной, но, безусловно, выглядела сейчас необыкновенно привлекательной. Возможно, дело было в длинном черном бархатном платье, которое, выделяясь на фоне затененной абажуром лампы, делало ее крепкую фигуру стройнее, а возможно, в легком румянце на смуглых щеках — знаке цветущей женственности, которую она не пыталась маскировать. Больше того, одной из черт, придававших ей самобытность, было то, что она всегда серьезно и смело демонстрировала крайности любого настроения, в каком бы ни находилась.
— Великолепно выглядите! — сказал он, улыбаясь ей.
Она откинула голову и посмотрела ему в глаза:
— Такова моя будущая обязанность.
— Великолепно выглядеть?
— Да.
— И носить корону?
— И носить корону…
Они молча продолжали смотреть друг на друга. Сердце Ника сжалось от сожаления и растерянности.
— Корал… это еще не решено?
Она бросила на него проницательный последний взгляд и отвернулась:
— Я никогда долго не раздумываю.
Он колебался, разрываемый противоречивыми чувствами и боясь, как бы она не поняла неправильно его вопроса и не огорчилась.
— Отчего вы не сказали мне? — запинаясь, спросил он и сразу понял свою ошибку.
Она села, взглянула на него из-под задумчивых ресниц… замечал ли он когда-нибудь, какие густые у нее ресницы?
— Разве что-то изменилось бы, скажи я?
— Изменилось бы?..
— Сядьте рядом, — велела она, — я хочу поговорить с вами. Вы можете сейчас сказать все, что могли сказать раньше. Я пока не замужем: еще свободна.
— Вы не дали ответа?
— Не имеет значения, если и дала.