Ди судорожно вздохнула.
– Расскажите мне что-нибудь, Паскаль. Расскажите, как художник снова встретился со своей девушкой.
– Они поженились и имеют пятьдесят детей.
– Пятьдесят?
– Может, шесть. Он стал известный художник и когда рисует женщину – только ее.
Ди снова вырвало. Отдышавшись, она спросила:
– Он не приедет, да?
Странная это была близость: они держались за руки, но находились в разных комнатах, разговаривали, но не видели друг друга.
– Приедет, – ответил Паскаль.
– Откуда вы знаете? – прошептала она.
– Знаю.
– Откуда?
Паскаль закрыл глаза и сосредоточился, чтобы все правильно сказать по-английски.
– Потому что… если вы ждете меня… я бы полз на коленях от Рима, – прошептал он.
Ди сжала его руку. Ее снова тошнило.
Он не приехал. Паскаль ужасно разозлился. Как он мог послать больную женщину в рыбацкую деревушку и забыть про нее?! Да что он вообще за человек?! Паскаль хотел было позвонить по телефону в Гранд-Отель из Ла-Специи, но потом решил лично посмотреть подонку в глаза.
– Я поеду в Рим, – сказал он Ди.
– Не стоит, Паскаль, ей-богу, это ни к чему! Я поеду в Швейцарию, как только мне станет полегче. Может, он мне туда написал, а я и не знаю.
– Мне надо в Рим. – Паскаль решил, что проще будет солгать. – Я найду этого Майкла Дина и скажу ему, что вы ждете.
Она на секунду задумалась, потом улыбнулась:
– Спасибо, Паскаль.
Он оставил тете инструкции, как ухаживать за прекрасной американкой. Пусть спит, сколько хочет, ест только то, что хочет, и никаких нравоучений насчет подобающей длины ночной рубашки. Если американка заболеет, надо послать за доктором Мерлоньи.
Перед поездкой Паскаль заглянул к матери. Антония ждала его.
– Я завтра вернусь, мама.
– Она такая высокая, здоровая, и грудь большая. У вас будут хорошие дети.
Паскаль попросил Томассо-коммуниста отвезти его на моторке в Ла-Специю. Оттуда поезд идет до Флоренции, потом пересадка, еще один поезд. В Риме надо будет найти этого Дина и наорать на него как следует. Как он посмел бросить больную девушку одну?!
– Мне бы, конечно, с тобой поехать, – сказал Томассо-коммунист. Мотор ревел и захлебывался. Паскаль устроился на носу – Американцы – ужасные свиньи. Особенно те, кто фильмы снимает.
– Да уж, отослать женщину и забыть о ней! – согласился Паскаль.
– Это их кино – издевательство над искусством. Они превращают подлинную скорбь в водевиль, и обязательно им надо, чтобы жирные мужики падали мордами в жирные торты. Кино должны снимать только итальянцы. Так нет же, эта зараза распространилась уже по всему миру, как дурная болезнь среди моряков. Comedia d'Italiana, пакость какая!
– А мне нравятся вестерны, – сказал Паскаль. – И ковбои нравятся.
– Пакость! – повторил Томассо-коммунист.
Паскаль уже отвлекся.
– Томассо, Валерия говорит, что в Порто-Верньоне никто не умирает. Только дети и старики. Она сказала, американка не умрет, если не уедет отсюда.
– Паскаль…
– Да я знаю. Это все россказни. Но ведь и правда, я не помню никого, кто бы умер здесь молодым.
Томассо задумчиво поправил на голове ленинскую кепку.
– Сколько лет было Карло, когда он умер?
– Шестьдесят три.
– По мне, так совсем молодой.
На подходе к Ла-Специи пришлось пробираться между больших кораблей.
– Томассо, а ты когда-нибудь в теннис играл?
В молодости Томассо попал в концлагерь под Миланом и там всякого насмотрелся.
– Играть не играл, но как другие играют – видел.
– И часто игроки по мячу промахиваются?
– Те, что получше, – редко, но все равно каждый сет кончается тем, что кто-то теряет мяч либо в сетку попадает. Иначе никак.
Паскаль ехал в поезде и думал о теннисе. Каждый сет заканчивается тем, что кто-то теряет мяч. Вроде жестоко, но очень жизненно. Удивительно, как английский повлиял на его мышление. Во Флоренции он изучал поэзию. Английские слова постепенно утрачивали старый смысл и обретали новый, наполнялись образами, превращались в цитаты. Вот, например: он спросил Ди Морей, любит ли тот человек так же, как она. Ди ответила: да, конечно любит. Себя. Паскаль очень гордился тем, что понял шутку, и своим знанием английского гордился тоже. Он снова и снова прокручивал в голове последний разговор. И еще другой, в бункере. Надо же, какое у Ди воображение! Как она сразу представила себе молодого солдата, рисующего портрет с фотографии!
Напротив Паскаля сидели две девушки. Обе читали один и тот же модный журнал. Они постоянно шушукались, обсуждали прочитанное, тыкали пальчиками в фотографии, хихикали и поглядывали в сторону Паскаля. «Брижит Бардо еще красавица, но скоро она станет толстой как корова». Девчонки не говорили, а кричали, наверное, из-за шума в поезде.
Паскаль закурил и вдруг спросил их:
– А там ничего про актрису Ди Морей не сказано? – Он и сам от себя не ожидал, что заговорит с ними.
Бедные девушки уже целый час на него поглядывали, а потому ужасно обрадовались. Та, что повыше, спросила:
– Она англичанка?
– Американка. Снимается в «Клеопатре», в Риме. Вряд ли она такая уж известная, но, может, про нее в журнале пишут?
– В «Клеопатре»? – Девушка полистала журнал, нашла фотографии потрясающе красивой темноволосой женщины, несомненно, куда более красивой, чем Ди Морей, и показала снимок Паскалю: – С Элизабет Тейлор?
Подпись под фотографией обещала читателям шокирующие подробности «американского скандала».
– Из-за нее Эдди Фишер и Дебби Рейнолдс разводятся, – доверительно сообщила Паскалю та, что повыше.
– Ужас какой! – добавила та, что пониже. – У бедняжки Дебби двое детей.
– А теперь она и Фишера бросила. У нее роман с этим англичанином, Ричардом Бёртоном.
– Бедный Эдди Фишер!
– А по-моему, это Ричард Бёртон бедный. Она же чудовище!
– Эдди Фишер специально прилетел в Рим, чтобы ее вернуть.
– А у самого двое детей! Вот стыдобища-то! Бросил их и ушел к этой Тейлор!
Паскаль был потрясен таким объемом информации. И откуда эти девицы все знают? Можно подумать, они свое семейство обсуждают, а не актеров. Теперь девушки принялись перемывать косточки Ричарду Бёртону и Элизабет Тейлор. Вот чего Паскаль к ним полез? Про Ди Морей девчонки и слыхом не слыхали. Она и сама ему говорила, что «Клеопатра» – ее первый фильм.