Дебра отправляется на кухню делать омлет. Пат выскакивает из-за колонны и целует мать в щеку. Вроде взрослый давно, а ведет себя как мальчишка.
– Тед и Изола передавали тебе привет.
– Как у них дела? – Дебра выливает яйца на сковородку.
– Они теперь в консерваторы подались. Придурки.
Дебра режет сыр для омлета, и Пат таскает куски прямо из-под ножа.
– Надеюсь, ты так им и сказал. Они мне до чертиков надоели. Постоянно шлют чеки на содержание театра.
– Они сказали, что мечтают поставить «Дико современную Милли». Ну, помнишь, мюзикл такой? Тед хочет в нем играть. Говорит, там и для меня роль найдется. Прикинь? Я с Тедом на одной сцене! Лучше сразу застрелиться.
– Да уж, куда тебе рядом с таким титаном. Мастерства не хватит, – улыбается Дебра.
– Просто ты меня плохо научила. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– Ты дилаудид пила?
– Нет. – Дебра терпеть не может обезболивающие. От них в голове туман, а ей не хочется терять ни секунды оставшегося времени. – У меня ничего не болит.
Пат щупает ей лоб:
– Что-то ты какая-то горячая.
– Пат, я какая надо. Просто ты с улицы пришел.
– Ты тоже.
– В твоей духовке и поджариться недолго.
Пат тянет разделочную доску к себе:
– Давай я сам закончу. Я умею делать омлет.
– С каких это пор?
– Да ладно тебе! Ну… или Лидию заставлю. У нее эти женские штучки хорошо получаются.
Дебра делает вид, что замахивается на него ножом.
– «Из всех ударов самый злой». – Пат отскакивает.
Ну надо же, ее сын, оказывается, Шекспира читал.
Какой образованный. Приятно!
– Знаешь, я когда-то по «Юлию Цезарю» спектакль в школе ставила. – Она тут же читает свой любимый отрывок: – «Трус и до смерти часто умирает; но лишь однажды умирает храбрый».
Пат садится на кухонный столик.
– Эта реплика будет побольнее ножа.
К ним поднимается Лидия, вытирая влажные волосы полотенцем. Она тоже рассказывает Дебре про Теда и Изолу, говорит, что те справлялись о ее самочувствии.
Понятно, зачем дети это повторяют. Потому что боятся спросить сами.
Пока жива, спасибо. Дебра многое могла бы им сказать, но нельзя. Помирать, оказывается, ужасно трудное дело. Сплошные реверансы и хорошие манеры. Местная богема постоянно рекомендует ей гомеопатию, магниты, травы и всякие притирки из лошадиного помета. Некоторые даже книги ей дарят. Из серии «помоги себе сам». Или трактаты о преодолении горя и страданий, целые тома о том, как надо правильно умирать. Мне уже никто и ничто не поможет, хочется ответить Дебре, ни ваши книги, ни даже я сама. И потом, зачем умирающим читать про то, как справиться с горем? Такие книжки нужны тем, кто остается. А главу «Как правильно умирать» она давно выучила без всяких книжек. Люди без конца пристают к Пату с вопросами насчет ее самочувствия. У нее самой тоже спрашивают, со значением так, с нажимом. Но вот слышать в ответ, что она постоянно устает, что мочевой пузырь подтекает и вообще все жизненно важные органы скоро уйдут в отказ, они не хотят. Полагается отвечать, что в душе у нее царят мир и спокойствие, что она прожила прекрасную долгую жизнь, что она рада возвращению Пата. Так Дебра им и отвечает. И главное, все так и есть. Большую часть времени она и правда спокойна и счастлива, и жизнь у нее была прекрасная, и Пат вернулся. В ящике ее стола лежат телефоны хосписа, компании, сдающей в аренду медицинские койки и капельницы с морфием. Иногда Дебра просыпается и думает, что ничего такого страшного и нету, вот так вот спать себе и спать. У Пата с Лидией вроде наладилось, и попечительский совет согласился назначить Лидию художественным руководителем театра. Долгов у нее нет, и денег в банке достаточно, чтобы все налоги на дом и прочую дребедень оплатить, так что Пат теперь до конца жизни может ковыряться в саду по утрам – он это обожает. Вечно от подрезает чего-то там, подкрашивает, пропалывает, деревья подпирает. Все что угодно, лишь бы руки занять. Иногда, глядя на Пата и Лидию, Дебра кажется себе лососихой. Икру наметала, пора всплывать кверху брюхом. Но иногда эти песни про душевный покой ее просто бесят. Покой, это надо же! Как может человек любить жизнь и вдруг сказать: «Все, достаточно»? И дня не проходит, чтобы она не затосковала о потерянном времени и упущенных возможностях.
Нет, когда ей делали химию, она действительно хотела умереть. Было так больно и так плохо, что мысль о смерти как об отдыхе уже не казалась ей дикой. Дебра прошла все: облучение, операции (две мастэктомии), химиотерпию. Доктора лупили по ее тающему телу из всех орудий, даже ядерную бомбу бросали. И все равно в тазовых костях уцелели метастазы. Дебра тогда решила: хватит. Пусть все идет как идет. Врачи разглагольствовали о новых методах, но с нее было вполне достаточно. Пат вернулся, и лучше она шесть месяцев проживет спокойно, чем будет еще три года терпеть тошноту и боль от уколов. Ей повезло. Она протянула уже почти два года и чувствовала себя при этом вполне прилично. Хотя в зеркало, конечно, лучше не смотреться. Худая, изможденная, безгрудая старуха с лунно-белыми волосами, которая в этом зеркале отражается, ей не знакома.
Дебра ставит чайник. Пат наворачивает уже вторую порцию омлета, а Лидия ворует у него с тарелки грибы и сыр. Пат возмущенно оглядывается на мать:
– А ей, значит, все можно? Чего ты молчишь? Она у меня еду украла!
И в этот момент к дому подъезжает машина. Пат смотрит на часы и пожимает плечами:
– Понятия не имею, кто это.
Он подходит к окну и смотрит вниз. Дорожку заливает свет фар.
– Это Кит Бронко. – Пат делает шаг назад. – Небось нажрался на банкете. Пойду разберусь с ним.
Он скачет вниз по ступенькам, точно мальчишка.
– Как он играл? – тихо спрашивает Дебра.
Лидия быстро собирает с тарелки Пата лук и грибы.
– Потрясающе. Глаз не отвести. И все-таки, знаешь, я жду не дождусь, когда мы перестанем играть этот спектакль. Пат иногда просто сидит и смотрит в пустоту. С тех пор как я написала эту чертову пьесу, я все время боюсь, что он сорвется.
– Ты так всю жизнь с ним живешь, дело не в пьесе. (Они обе улыбаются.) Спектакль вышел просто отличный. Расслабься и перестань дергаться.
Лидия отпивает апельсиновый сок из стакана Пата.
Дебра берет Лидию за руку:
– Ты просто обязана была ее написать. А он – сыграть в ней. И я ужасно рада, что дожила до этой постановки.
Лидия жмурится, смаргивая слезы.
– Ну вот чтоб тебя черти взяли, Ди! Зачем ты это делаешь?
Внизу раздаются голоса: Пат, Кит, еще кто-то. Пять или шесть пар ног топают по ступеням.