— Монсеньор, который отвечал за контакты с прессой от департамента справедливости и мира. Лука Карузо. Один из очень немногих в Ватикане, кто не только с удовольствием общался с репортерами, но к тому же был честен.
— Он отправился помолиться и упал с купола в базилике, — добавила Мария. — Чудесный, добрый человек. Терпеливый и очень умный. Я многому у него научилась. Очень жалко.
— Мы все любили и уважали его.
Тилли вручила мне новый бокал.
Почему никто не сказал мне, что Карузо регулярно общался с ватиканскими журналистами, занимавшими крайние позиции, и, похоже, удовлетворял их всех? Имело ли это значение? Возможно. Чем больше я узнавал о Карузо, тем меньше понимал, что это был за человек — радикал новой формации или бескомпромиссный фанатик.
Женщины немного поговорили о Карузо как об отсутствующем друге, и в конце концов я оправдал свое приглашение на выпивку, рассказав Тилли и Марии несколько ватиканских анекдотов «для своих», расцвеченных таким образом, чтобы соответствовать слушателям. И конечно, с подобающей случаю непочтительностью. После третьего бокала бурбона я начал было рассказывать историю о Треди, играющем в гольф с преемницей матери Терезы. Но тут я заметил, что огонь в фиалковых глазах стал ледяным. Тилли толкнула меня ногой.
— Конечно, когда католики смеются над своей церковью, они делают это с таким же добрым чувством, с которым любовники смеются над собственными слабостями, — неуклюже закончил я.
— Добрый юмор всегда приветствуется, но церковь и Его святейшество не должны быть предметом насмешек. Я права, брат Пол? — ласково спросила латиноамериканка.
— Конечно.
Набожная журналистка? Оксюморон. Все равно что католический университет, благочестивый брат или работающая пресса.
— Мария пишет для довольно традиционалистской газеты, — вскользь заметила Тилли, выбрасывая для меня сигнальные флажки.
— Я стараюсь следовать тому, что предписывает католическая религия, — строго сказала Мария.
— Мне нравится мысль, что все мы — хранители нашей веры.
Осторожность — братская добродетель.
Еще через полчаса шутливого разговора Мария собралась уходить, оправдываясь тем, что ей пора на интервью. Когда она ушла, Тилли села мне на колени и обвила руками мою шею. Я целомудренно поцеловал ее в щеку.
— Как поживает мой любимый представитель духовенства?
— Терпимо.
— Ты скучал по мне?
— Все время. Где ты нашла эту Жанну д'Арк?
— Журналисты — племя маленькое. Мы знакомы довольно давно. Она милая, и на самом деле в ней больше политики, а не строгости, как бы ей самой хотелось. Однако следует заметить, сир, что ваши бедные глаза, должно быть, устали после усердных попыток очаровать Марию.
Она прижалась плотнее. Я повернул голову, чтобы уберечь ухо.
— Как там Треди? О нем мало что услышишь в краях, где нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед — пророк его.
— У него все в порядке, много работает, посылает всем свою любовь.
Солнце почти село, но на террасе было невыносимо жарко. Как же, черт возьми, его звали?
— А как поживает… гм…
Я знал, что он из Рима, и они знакомы несколько месяцев, но это все, что я мог сказать о последнем предмете страсти Тилли.
— Вернулся к жене, ублюдок.
— Извини.
— Невелика потеря. Все равно это больше походило на прелюдию, чем на арию.
Однако этой потери хватило, чтобы испортить настроение.
— Дай-ка подумать, есть ли у меня что-нибудь из еды.
Тилли вышла. Я поднялся и встал на краю террасы. Внизу, словно прилив, на площадь наползала тень.
— Что с Карузо? — спросила она из кухни. — Ты занимаешься этим делом?
— Официально это несчастный случай. Неофициально — и не для прессы — да, я этим занимаюсь.
— Значит, это было не просто падение?
Тилли появилась с тарелкой, полной кусочков сыра, аппетитного пеккорино. [57] Она поставила тарелку на край шезлонга и взяла свой стакан.
— Он упал, верно, но, возможно, ему помогли.
Тарелка опрокинулась, и сыр рассыпался по террасе.
— Черт!
Тилли принялась собирать кусочки.
— Подозреваемые есть? — спросила она.
— Да.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Дизайнер шезлонга. Если бы пластиковые планки располагались ближе друг к другу, тарелке хватило бы опоры.
— Дурак. Если падение Карузо не было случайным, и это было не самоубийство, тогда его убрали, так? Ты не знаешь, кто это сделал?
— А ты его хорошо знала?
Всегда отвечай на вопрос вопросом. Я не собирался рассказывать ей что-либо о расследовании, даже если и было бы что рассказывать. Она это тоже понимала.
Тилли поставила миску под кресло, пожевала сыр и отпила из своего стакана.
— Относительно. Разговаривала с ним раз или два в неделю; встречалась на различных приемах то там, то здесь. Мне нравились его взгляды.
Еще одна. Тилли симпатизировала экстремистскому крылу церкви, которое одни считали прогрессивным, а другие — анархистским. Однако в компании почитателей Карузо сошлись представители обоих лагерей — лед и пламень. Мария и Тилли. Я хорошо знал журналистов и понимал, что любовь и верность своему ремеслу сближают их не хуже родственных чувств, так что политические противники могут быть добрыми друзьями, они даже могут пожениться, что частенько и происходит. Но что это за крученый мяч, посланный Карузо так, что ему удалось удовлетворить обеих — и Тилли, сторонницу левых взглядов, и Марию, сторонницу правых? При этом он ничего не сказал ни о папе, ни о епископе из «Ключей». Как же это удалось монсеньору Карузо?
Было бы разумнее и в конечном итоге полезнее более пристально рассмотреть главное противоречие, но вместо этого я последовал за Тилли, когда она подошла к краю террасы, чтобы понаблюдать за наступлением сумерек. Зря я это сделал, так как она стиснула меня так, что мои руки оказались прижаты к бокам.
— Как поживает мой любимый служитель церкви?
— Тилли… я…
«…дал обет безбрачия», — хотел сказать я, но… она была возбуждена, да и я тоже. Может, это из-за виски или заката.
Да простит меня Господь.
Когда она поцеловала меня, я поцеловал ее в ответ. Но потом почувствовал, что мне не особенно хочется. Я сделал еще одну попытку:
— Тилли, подожди. А новый плед? Я же его еще не видел.
— Очень скоро увидишь, — прошептала она, давая волю рукам, — я расстелила его на постели, чтобы расправились складки.