За несколько часов до рассвета дверь их временной тюрьмы открылась. В камеру вошли два солдата и встали по обе стороны от двери, за ними появились Хассель и офицер в черной эсэсовской форме. Меткас сразу узнал Бергена.
Берген был очень бледным, как будто усердно избегал палящего греческого солнца. Бросив презрительный взгляд на Каунидиса, сидевшего рядом с бесчувственным хозяином таверны, он посмотрел на Меткаса, и его губы вытянулись в тонкую улыбку, хотя бесцветные глаза по-прежнему были пугающе холодны. Берген обменялся с Хасселем несколькими фразами по-немецки, и, больше не глядя на пленников, все четверо вышли из камеры.
Когда они остались одни, Каунидис спросил Меткаса, что, по его мнению, теперь их ожидает. Более старый и опытный Меткас ответил, что скорее всего их отвезут на материк, в Патрас. Каунидис спросил зачем. Взглянув на него, Меткас опустил на плечо молодому человеку тяжелую руку и сказал, что им следует мужаться. Но даже сам Меткас не мог скрыть страха. Все знали, что люди не возвращались из лап эсэсовцев в Патрасе. То, что вытерпел хозяин таверны, было ничто по сравнению с пытками, которым подвергались узники там.
Следующей ночью за ними пришли солдаты. Их привели на пирс и приказали сесть в лодку. Когда лодка направилась к канонерке, Каунидис оглянулся на скалы, уверенный, что видит родные места в последний раз. На набережной и дальше в городе горело много домов. Пламя отражалось в воде, и дым пожаров поднимался высоко в небо.
В последнюю лодку сел Хассель. Когда он спрыгнул в нее, то не оглянулся на одинокую фигурку, стоявшую на пристани. Он привез Юлию Заннас во Фрикес и теперь оставлял ее здесь. Хотя глаза Меткаса, смотревшего на нее, горели ненавистью и гневом, Алкимос Каунидис чувствовал жалость к ней. Он не знал, что она сделала, но никогда не видел никого более одинокого, чем она.
Атака началась, когда они поднимались на борт «Антуанетты». Позже Каунидису рассказали, что, когда партизаны узнали о пленении Меткаса, самые опытные бойцы приплыли с полным вооружением с Кефалонии. Их командир планировал потопить канонерку, пока она не покинула гавань. Они начали атаку со скалы над заливом, открыв огонь из минометов и пулеметов.
Взрывной войной Каунидиса бросило на палубу, когда первая мина попала в носовое орудие. Почти сразу последовал второй взрыв, еще более мощный. Каунидис почувствовал, что ему опалило волосы и обожгло лицо. Внезапно гавань озарил яркий оранжевый свет. Стало светло как днем. Люди кричали. Обломки и тела взлетали в воздух, вода шипела, когда раскаленные осколки падали дождем. Заработал пулемет; попадая по металлической обшивке, пули с визгом отскакивали от нее. Палуба содрогалась от взрывов. Со скалы почти безостановочно строчили пулеметы и автоматы. Глухо ухали взрывы мин, и тогда вверх, точно гейзеры, поднимались фонтаны воды. Недалеко от Каунидиса на палубу отбросило солдата, и он так и остался лежать в изодранной, пропитанной кровью форме, словно куча ненужного тряпья.
«Антуанетта», хотя и подбитая, встречала партизан ответным огнем. Ближе к носу возник сильный пожар, но кормовая пушка оставалась неповрежденной и среди дыма и суматохи послала снаряд, который взорвался на скале над городом. Палуба задрожала, когда заработали машины. Хозяин таверны погиб, упав за борт в первые секунды атаки. Каунидису и Меткасу удалось пробраться внутрь через открытую дверь. Появился немецкий морской офицер; его лицо было черным от дыма, одна рука беспомощно болталась, рукав формы весь пропитался кровью. Удивленно взглянув на них, он что-то сказал по-немецки и направил на пленников пистолет, после чего свалился на палубу, но с искаженным от боли и шока лицом сразу оперся спиной о переборку. Положив здоровую руку на колено, он нацелил пистолет на них и жестом приказал пленникам заложить руки за голову. Они замешкались, и он направил пистолет прямо в лицо Меткасу.
Так они просидели около часа, пока канонерка с трудом выбиралась из гавани. Стрельба начала постепенно стихать, когда «Антуанетта» вышла из зоны обстрела.
Они видели пробегавших по палубе солдат, которые старались потушить пожар. Внезапно один матрос, почти черный от дыма, просунул голову в дверь и, увидев их, что-то сказал офицеру. Через несколько минут он вернулся с двумя матросами. Каунидиса и Меткаса провели вниз по трапу и, затолкнув в пустую каюту, заперли за ними дверь.
Там они провели много времени, прислушиваясь к неровному стуку машин. Запах дыма и отработанного топлива становился все сильнее, а темная дымка медленно вползала в кабину, постепенно сгущаясь. В какой-то момент машины замолчали надолго, но потом понемногу заработали снова. Через несколько минут канонерку сотряс сильный взрыв.
Дверь распахнулась, и пленники поняли, что судно тонет. Они чувствовали, как оно кренится, наполняясь водой. Их выволокли на палубу, кашлявших и задыхавшихся от дыма и паров топлива. Хассель и Берген уже ждали их. Небо было черным, море штормило. Несколько спасательных шлюпок на воде были до отказа заполнены людьми. Каунидис с первого взгляда понял, что для них мест в лодках не найдется. Берген посмотрел на них и, что-то сказав Хасселю, повернулся и стал спускаться в одну из шлюпок. Хассель приказал последнему солдату, стоявшему возле него, также садиться в шлюпку, а когда тот перелез через борт, вынул из кобуры, висевшей у него на ремне, пистолет.
Все шлюпки, за исключением последней, отошли от тонувшего корабля. Один из матросов что-то крикнул, явно опасаясь, что «Антуанетта», пойдя ко дну, может затянуть и их. Хассель спокойно поднял пистолет и выстрелил. Меткас дернулся, его голова откинулась назад, и из раны хлынула кровь. Он еще не успел упасть, когда пистолет повернулся в сторону Каунидиса, но тот инстинктивно бросился вперед и схватил Хасселя за талию. Каунидис услышал выстрел, прогремевший так близко, что, по его словам, он почувствовал жар от пули. В этот момент нос корабля резко опустился, оба упали на палубу и покатились к воде. Каунидис ударился о надстройку так, что у него перехватило дыхание, и тут его накрыло водой. Когда он, хватая ртом воздух, вынырнул на поверхность, он что было сил поплыл прочь от тонущего корабля. Он не оглядывался, пока его руки не стали свинцовыми и он едва мог дышать. Когда волна поднимала его повыше, он старался разглядеть в темноте спасательные шлюпки, но они уже скрылись вдали, как, впрочем, и «Антуанетта». Хасселя нигде не было видно.
Много часов Каунидис двигался вместе с приливом, иногда греб руками, но по большей части просто пытался остаться на плаву. Он понятия не имел, где находится, пока не рассвело. Тогда на западе, куда его несло течение, он увидел сушу. В конце концов, измученного и замерзшего, полуживого, его выбросило на южный берег Кефалонии.
Когда Каунидис закончил рассказ, внезапно появилась Элени и, подкрутив фитиль, сделала свет ярче. Мне даже пришла в голову мысль, не находилась ли она где-нибудь поблизости, ожидая своего выхода. Алекс задумчиво смотрела в темноту. Каунидис постарался преподнести свою историю как можно эффектнее. Сочетание узо и вина, искусно созданное напряженное ожидание и даже освещение и сама обстановка – все, казалось, работало на то, чтобы усилить драматизм его повествования. Но, заметив, как он наблюдает за Алекс, я подумал, что, возможно, для таких приготовлений была и другая причина. Похоже, он попытался не просто повторить ход самих событий, а воссоздать некое эхо чувств, отголосок того, что произошло, так, чтобы Алекс хотя бы отчасти пережила события, воспоминания о которых были все еще столь свежи в памяти старых островитян.