— Они заплатят? Ну говори! Ты должен знать.
— Заплатят постепенно… — Безукладников помялся. — Но я бы не советовал брать всю сумму…
— А это уже не твое собачье дело.
За горизонтом умозрительно угадывалась Италия, в которую Безукладникову плохо верилось. Он мне скажет потом: «Понимаете, я даже мечтать не мог, что когда-нибудь попаду в Италию».
За ними пришел скоростной катер, похожий на контрабандистский, и забрал их на ту сторону, после чего вся Италия для Безукладникова свелась к многочасовому торчанию в машине, в густых испарениях мужского дезодоранта и мужской усталости, всю дорогу — от Апулии, с вершины каблука, влево наискосок через голенище, до Фьюмичино — к аэропорту «Леонардо да Винчи». И могло показаться: те, кто их там встретил (безошибочно вычислив среди сотен подъезжающих), только для того и существовали в мире и терпеливо дожили до этого дня, чтобы вовремя снабдить их правильными билетами на самолет авиакомпании «Alitalia», который, в свою очередь, только для того и был построен, чтобы добросить их в Бостон, через океан.
Я бы вряд ли догадался, что этот петляющий томительный маршрут может быть хоть кому-то интересен, если бы мне однажды не позвонил человек по фамилии Гладкий. Фамилию, впрочем, я узнал уже при личной встрече — из предъявленного мне служебного удостоверения под грифом известной конторы, не склонной шутить.
Спасибо хоть, не вызвал повесткой в кабинет, а пригласил неформально пообщаться в кафе. Заведение называлось «Час треф» — я его обычно обходил за версту из-за бестолковой музыки, которая там валилась на головы из телевизоров, развешанных под потолком (видимо, чтобы их не могли заткнуть). Если бы я однажды, не дай бог, стал диктатором, я бы придумал страшное наказание за несанкционированный выброс музыкального мусора в окружающую среду — в транспорте, общепите или просто на улицах. По-моему, это хуже, чем стрельба в голову.
Гладкий не позволил себе никакой шершавости. Как только мы сели за столик и он предъявил удостоверение, я вовремя вспомнил, что с утра еще ничего не ел, и заказал себе окрошку. Он ничего не заказал.
Он задал только два вопроса, причем первый не требовал ответа: «Вы же знакомы с Безукладниковым, с Александром Платоновичем? Не будете отрицать?» Не буду. Приятно жить, когда нечего скрывать. Неприятно есть любимую окрошку в присутствии человека, который смотрит на тебя натощак. Не надо было звать меня в кафе. Не надо было вообще меня звать. Тем более что его интересовала только одна вещь — каким образом всеми потерянный, беспаспортный и безголовый Безукладников сумел покинуть страну?
— А где он?? — Я так искренно поперхнулся, что Гладкий сам тут же сообразил: этот не в курсе. Контакты? Нет, не поддерживаем. Переписку не ведем. Поставить в известность — если он вдруг объявится? Нет уж, простите, это не совсем моя специальность. Точнее говоря, совсем не моя.
Дожидаясь, пока официант доставит счет, я был вынужден от начала до конца прослушать песню с десятикратным припевом: «Какая боль! Какая боль! Аргентина — Ямайка — 5:0!» И за что мне такой щедрый подарок?..
Гладкий попрощался и отбыл, не дослушав про Ямайку.
Фокус в том, что буквально через два дня я получил от Безукладникова письмо по электронной почте. А еще через два дня мне нужно было лететь в Лондон. Правильнее сказать, я собирался в Южную Англию — встречаться со студентами одного учебного заведения, пригласившего меня как автора текстов, которые случайно доплыли до этих влажных краев. Но первую неделю поездки я приберег для Лондона.
Письмо выглядело так:
From: Alexander Bezukladnikov.
To: IFS.
Subject: No subject.
Игорь, добрый вечер!
Вы даже не представляете, как я обрадовался, когда узнал, что Вы скоро окажетесь поблизости! Давайте, что ли, соберемся и где-нибудь посидим? Я уже придумал, чем Вас угостить.
Допустим, в четверг после дождика — когда закончите все дела, подходите к четырем львам. Договорились?
Жму руку.
Александр.
Best regards, [email protected].
В письме проглядывало нечто странное — какая-то наивная зашифрованность. Я даже не имею в виду чрезмерную осведомленность моего корреспондента о моих личных планах. Но он писал это письмо словно бы с оглядкой на кого-то постороннего…
Я не делал секрета из своей поездки. Мне предстояло прилететь в Хитроу в ближайшую среду вечером. В четверг я собирался потратить полдня, если не больше, на Лондонскую национальную галерею, куда я так давно хотел попасть. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы вспомнить: галерея стоит на Трафальгарской площади. Здесь же — колонна с адмиралом Нельсоном, охраняемая чугунными львами. Я еще на минуту засомневался, сколько там львов — может, два? Но тут же легко уточнил, перелистав популярный справочник: их все-таки четыре.
Если допустить, что письмо было прочитано кем-то третьим, знающим, что имеется в виду Лондон, то «загадка» про четырех львов выглядела скорее не загадкой, а подсказкой. Но тогда на кой ляд Безукладникову понадобилось настолько прозрачно шифроваться? У меня оставалось единственное допущение — он не шифровался, а таким образом предупреждал: твои письма читают, будь аккуратен…
Самолет авиакомпании «Трансаэро» сел в Хитроу вовремя.
Английская столица встретила меня получасовой толкучкой в пассажирском терминале, запахами хорошего кофе, свежего парфюма и какой-то особой непринужденности. После жестких, напряженно-озабоченных российских городов дышать этой массовой вежливой раскованностью непривычно, как холодным озоном.
Я остановился в Излингтоне у друзей. Утром в четверг, несмотря на свою географическую тупость, я удачно, без пересадок, зарифмовал транспортный узел Кингс-Кросс со станцией метро «Чаринг-Кросс», откуда и вышел на поверхность — в двух шагах до цели.
Так получилось, что я начал смотреть галерею с «конца», в обратной хронологии. За спиной еще маячил апрельский дневной свет, а передо мной уже светились растрепанные, будто спросонья, «Подсолнухи». Хотя, если честно, это свидание с импрессионистами скорее напоминало ностальгическую встречу с полузабытой школьной влюбленностью: все фигуранты живы, можно без робости приблизиться на расстояние поцелуя — но уже ничего нельзя вернуть, да и незачем! Теперь я сгорал от желания повидаться с уродской и неотразимой «Четой Арнольфини» Яна Ван Эйка, с ясноглазым, чуть манерным Лукасом Кранахом, наконец, с самой сильной своей страстью — Вермеером Дельфтским.
Около часу дня я вышел покурить на ступенях галереи. Зеваки и туристы на площади соревновались в численности с голубями. К стыду своему, я только в этот момент вспомнил о Безукладникове. Колонна с Нельсоном стояла там, где ей положено. И, как ни смешно, собирался дождь.
Я вернулся в музей, наскоро поел в тамошнем кафе и отправился выяснять свои дурацкие запутанные взаимоотношения с итальянским Ренессансом. Причем в этих выяснениях я докатился до того, что мысленно обозвал Рафаэля Санти сладкой прилизанной посредственностью.