Когда я говорю об этом, у меня сводит челюсти. Началось с очередной безобразной сцены за завтраком, более дикой, чем обычно. Алекс энергично не желал есть на завтрак манную кашу, которую я перед ним поставил, такой густоты, что она прилипала к ложке. Ему нравилась густая каша, но почему-то в то утро — может, из-за погоды? рисунка на скатерти? — он не хотел смотреть на тарелку. Я знал по опыту, что, как только пора будет уходить в школу, он заноет, что хочет есть. С другой стороны (у родительских обязанностей столько сторон), если бы я настаивал, чтобы он позавтракал, он бы просто надулся и вообще не стал есть. Джейн нарочно не обращала внимания на нас обоих и не притрагивалась к куску хлеба на своей тарелке. Она торопливо готовила какую-то презентацию и собиралась на вокзал позже обычного. Для себя я разогрел булку с клюквенным вареньем из булочной Прайса и положил на тарелку, но мне некогда было даже откусить, потому что я собирал Алексу завтрак в школу. Господи, как же я ненавижу запах арахисового масла в половине восьмого утра. Я подумал, не организовать ли диверсию против сандвича моего сына, например проделать дыру в середине или не обрезать корки, но напомнил себе, что я выше мелких пакостей. И все-таки мечтать не запретишь, и в то четверговое утро я мечтал о том, как бы я привязал его ремнями к стулу и насильно накормил тридцатилитровым бочонком горячей каши. Больше никаких шуток.
— Почему он не ест? — спросила Джейн, поднимая взгляд от своих бумаг. Она посмотрела на часы. — Сейчас уже придет автобус.
Автобус заворачивал за угол Гарнер и Сомерс-стрит без пятнадцати восемь, и обычно Алекс успевал в последнюю минуту. Сегодня это вызывало сомнения.
Алекс посмотрел вверх и пришел к умозаключению.
— Я решил, что не хочу манную кашу. — Он уставился в мою сторону. — Что у нас еще есть?
— Ничего — уже нет времени, — заявил я, как раз когда вмешалась Джейн с вопросом:
— Что ты хочешь?
Мы переглянулись и сделали еще попытку.
— Я посмотрю, что в холодильнике, — сказал я, а Джейн в то же время сказала:
— Ешь то, что перед тобой.
Алекс переводил взгляд с одной родительской единицы на другую, пытаясь определить уязвимое место. Часы у холодильника молча показали семь сорок. Наконец Джейн нарушила молчание:
— Да дай ты ему пончик какой-нибудь или печенье.
Так и вышло, что в 7:44 Алекс несся по улице с печеньем в руке — пока не споткнулся о пролезший сквозь асфальт корень могучего вяза и не распластался на тротуаре. Я наблюдал за ним с крыльца и подбежал, чтобы помочь.
— Не ушибся?
— Нет… кажется. — Он поцарапал обе руки, хотя крови не было. Невидимый автобус громыхал где-то впереди.
— Ну ладно, хорошо. — Я поставил его на ноги. — Теперь беги, а то пропустишь автобус.
— Подожди. Я потерял печенье.
— Алекс, прекрати.
Он яростно замотал головой:
— Я должен его найти.
— Я дам тебе другое, когда вернешься из школы.
— Но я хочу есть. — Он демонстративно сложил руки.
И тогда я дал ему подзатыльник. Я взял его и затряс так, что у него зубы застучали. Всю дорогу по кварталу я его подталкивал. Нет, минуту я потратил на то, чтобы найти это чертово печенье, которое нашлось внизу, на ветке зеленой изгороди. И Алекс не успел на автобус, за рулем которого сидел старый хрыч, глухой к далеким крикам бегущих детей. Я хотел, чтобы этот случай стал для него уроком, и настоял, чтобы Алекс шел в школу пешком, хотя он ныл и просил, чтобы его отвезли на машине.
— Нет. В следующий раз не будешь тянуть.
— Так нечестно!
— Смотри на это оптимистически: по дороге успеешь доесть печенье.
Я оставил его с этой мыслью и пошел домой. Когда я оглянулся, он медленно брел в школу.
В доме меня ожидала гораздо большая опасность. Джейн все еще сидела за столом и злобно таращилась на что-то — на свой доклад, или на кусок хлеба, от которого немножко откусила. Или, может, на меня — я понял это, когда она посмотрела в мою сторону.
— Он успел на автобус?
— Нет. — Я тяжело опустился на стул и взял булку, которую собирался съесть сто лет назад. Она была холодная как лед. Все равно я откусил кусок.
— Как это?
— Он споткнулся.
— Что?
Я торопливо дожевал.
— Он споткнулся. На тротуаре. У него упало печенье, и мы его искали. — Пока я проговаривал, я понял, до чего нелепо все это звучит.
— Значит, он не успел на автобус? Тогда почему ты здесь?
— Потому что я сказал, что ему придется идти пешком.
Она зловеще покачала головой:
— По-моему, это плохая идея. Его могут украсть или того хуже.
— В Фэрчестере-то? Не думаю, что здесь разрешают жить таким типам.
— Не шути. Это может случиться где угодно. В прошлом месяце в Лонг-Айленде…
— Ладно, ладно, согласен, его нельзя оставлять одного. Но теперь он уже прошел полпути. Ты хочешь его догнать?
— Нет, это ты должен его догнать. Мне нужно закончить доклад, и я не могу пропустить встречу…
— Ну да, а у меня пациент ровно в девять.
Она сидела в своем черном костюме «Армани», уже по уши в делах, отдавая приказы своему подчиненному, как там его, Брайсу. Она хлопнула бумагами об стол.
— Послушай, ты, может, собираешься ехать на работу вместо меня?
— Мы что, играем в игру, у кого работа круче?
— Ты, кажется, не понимаешь. — Она с жалостью покачала головой. — Ты должен понять, что такое ответственность. Если б ты просто…
— Кончай.
— Я говорю, если бы ты просто перестал вести себя как ребенок, мы бы все были тебе признательны.
— Ты… — Я замолк, подыскивая слово и находя то, что я никогда не произносил. Но она сидела перед моим носом, эта госпожа Начальница, и доводила меня до ручки. — Никелированная дрянь.
Резкий вдох.
— Что?!
— Ты слышала.
Джейн встала из-за стола в свои полные 176 сантиметров. Поскольку она еще надела каблуки, то была выше меня примерно на пять сантиметров — или была бы, если б я не поленился подняться со стула. Мой подбородок оказался на уровне верхней пуговицы ее пиджака. Она говорила сверху вниз.
— Никогда не смей разговаривать со мной в таких выражениях.
Это было последней каплей. Я медленно встал и посмотрел ей в лицо.
— Сука.
Я даже не успел увидеть ее ладонь, так все быстро произошло. Раз — и мне обожгло скулу. Рот наполнился кровью — внутренняя сторона щеки вдавилась в зубы.