Book.

Новый прыжок – на этот раз чтобы оказаться как можно дальше. Однако в испуге сразу зародилась доля сомнения. Чудовища были страшными убийцами, а я свалил на землю хрупкое, невесомое существо. Ведра все еще катились по земле и стучали друг о друга, изда­вая жестяной звон. Я боязливо смотрел на чудовище с почтительного расстояния, как те коты, которым любопытство не позволяет убежать.

Чудовище не двигалось, оставаясь там, где упало, и из­давало жалобные звуки, как раненая птичка. До меня до­несся сильный запах рыбы. Я подполз поближе и, чтобы получше рассмотреть пришельца, развел его руки, кото­рыми он старался защитить лицо. Это было одно из чудо­вищ – вне всякого сомнения. Однако черты лица гораздо мягче, чем у них. Округлый овал и ни одного волоса на голове. Брови так четко прочерчены, словно над ними по­трудился шумерский каллиграф. Синие глаза. Господи, какие глаза! Какая синева! Синева африканского неба, нет, более прозрачная, более чистая, более яркая и сверка­ющая. Нос небольшой, острый, не выдающийся на лице. Его крылья были чуть выше, чем кость переносицы. Уши, крошечные по сравнению с нашими, в форме рыбьего хвоста с четырьмя тонкими осями. Скулы на лице почти не выделялись. Шея была длинной, а все тело покрыто се­ровато-белой кожей с зеленым отливом. Превозмогая бо­язнь и недоверие, я дотронулся до нее и ощутил холод трупа и гладкость змеи. Потом взял руку чудовища в свои: она отличалась от конечностей его собратьев. Пе­репонка была короче, чем у них, и едва доходила до пер­вого сустава. Тут существо издало испуганный крик, ус­лышав который я стал безжалостно избивать его, сам не знаю почему. Оно стонало и кричало. На нем был надет простой старый свитер, такой растянутый, что служил чудовищу подобием платья. Я схватил его за левую щи­колотку и поднял вверх, как младенца, чтобы получше рассмотреть. Да, конечно, это была самка. На лобке не росло ни одного волоска. Она отчаянно брыкалась. Я схватил свой ремингтон и стал бить ее прикладом, пока один особенно жестокий удар не пришелся ей в пах; чудо­вище скрючилось от боли, как червяк. Она пыталась закрыться руками и стонала, прижав лицо к земле.

Свитер и ведра ясно доказывали, что Батис имел какое-то отношение к этому существу. Откуда он его взял и какую ценность оно для него представляло? Мне не удалось найти ответ. Совершенно очевидно, что Батис обучил его разным трюкам, подобно тому, как дрессиру­ют сенбернаров. Например, она принесла к источнику ведра. Кроме того, он надел на нее свитер, хотя даже ту­рецкий нищий отказался бы от такого подарка. Сочета­ние рваного и грязного свитера и этого тела, рожденно­го в океане, было невероятным, более гротескным, чем смешные пальтишки из самой дорогой шерсти, в кото­рые английские дамы наряжают своих нелепых песиков. Но если уж Кафф позаботился об ее одежде, то это озна­чало, что он испытывал к ней какие-то чувства. Самым лучшим способом разрешить все сомнения было взять ее в заложники. Если Батиса она сколько-нибудь интере­сует, он придет за ней. Я потянул ее за локоть и заставил подняться на ноги. Потом надел ей на голову ведро, что­бы она не могла ничего видеть. Ее била дрожь. Ведра бы­ли связаны шнурком, который мне пригодился, чтобы связать ей руки. Следов борьбы я не стал скрывать, что­бы Кафф все понял и пошел за мной. Один удар приклада, и мы направились домой.

Я посадил ее на табуретку и снял с головы ведро. По­том устроился рядом с ней и сидел довольно долго. Синяя кровь запеклась в уголке ее рта, а сердце билось, как у кролика. Она дышала только верхней частью лег­ких. Взгляд был потерянным, и я жестом гипнотизера стал водить перед ее глазами палец, за которым она следила с трудом. Потом она описалась прямо на та­буретке. Я посмотрел в окно на уходившую в лес до­рожку.

Батис не шел. Меня охватила ярость. Пришелица по­летела на пол от одной сильной оплеухи. На этот раз она даже не взвизгнула, а забилась в угол, прикрыв лицо связанными руками.

День близился к вечеру, солнце светило уже не так яр­ко. Батиса все не было. Само собой разумеется, я совер­шенно не собирался держать у себя эту самку. Если и без того чудища были страшны, на что они могут пойти, ес­ли учуют ее? Дельфинья кожа самки была натянута, как струны скрипки. Она казалась молодой и, наверное, мог­ла иметь детенышей. Что касается размножения, у при­роды в запасе целый арсенал способов, и, возможно, она могла привлечь своих сородичей при помощи каких-нибудь химических субстанций, невидимых для людей. Я был готов убить ее одним выстрелом.

Когда солнце стало клониться к закату, гром выстре­ла за окном разорвал тишину.

– Ничтожная крыса! – заревел голос из укрытия. – Почему вы объявляете мне войну? Вам что, мало лягушанов?

– А вы сами, Кафф? – прокричал я в пустоту. – Вы что, предпочитаете тратить последние патроны, стреляя в меня?

– Вор! Sie beschissenes Arschloch! [5]

Еще один выстрел. Пуля ударила в угол оконной ра­мы, и на меня брызнули щепки. Я выставил в проем ок­на голову заложницы.

– Ну, стреляйте же, Кафф! Может, теперь попадете!

– Отпустите ее!

Вместо ответа я просто вывернул ей руку. Животное взвизгнуло. Откуда-то из леса ему ответили негодую­щие голоса. Мне именно этого и надо было. Я захохотал:

– Что с вами, Кафф? Вам это не по вкусу? Тогда слу­шайте еще!

Я наступил ей на голую ногу сапогом, она взвыла от боли, и ее крики разнеслись по лесу.

– Хватит! Не убивайте ее! Что вам нужно?

– Я хочу с вами поговорить. Лицом к лицу!

– Выходите и поговорим!

Он ответил не задумываясь, и его слова показались мне неискренними. – Вы что, спятили? Или считаете меня полным идио­том? Это вы должны выйти из своего укрытия. И немед­ленно!

Он не ответил. Больше всего я боялся, что Батис раз­вернется и уйдет. Зачем ему было настаивать? Я этого не понимал. Многие ирландские крестьяне готовы убить соседа из-за коровы. Но никто не стал бы играть со смер­тью ради волчицы. В моем распоряжении было имуще­ство, ценность которого я не мог определить.

Мне показалось, что ветки пошевелились.

– Выходите сейчас же, Кафф! – закричал я.

Я отодвинул заложницу от окна и увидел двойной ствол его ружья как раз там, где заметил какое-то движе­ние. Потом вспыхнул желтый огонь. Пули Батиса обла­дали страшной разрывной силой. Он промахнулся лишь на ладонь, и верхняя часть рамы разлетелась вдребезги. Одна щепка впилась мне в бровь. Рана была незначи­тельной, но пробудила во мне космическую ярость. Я бросил заложницу на пол, словно коврик, и придавил ее сапогом. Таким образом руки у меня освободились, и я теперь мог оросить кусты дождем свинца, держа винтов­ку на уровне груди и покрывая всю видимую террито­рию. Где бы ни находился Батис, таким образом я вы­нуждал его пригнуться. На мой новый окрик он ничего не ответил. Что он замышлял? Взять меня штурмом? Осаждающие всегда владеют инициативой. Мне не оставалось ничего другого, как бешено скакать от одного ок­на к другому, тяжело и шумно дыша. Если Батису удаст­ся подобраться к одной из стен, я буду в опасности. Через окно, которое выходило на заднюю сторону дома, мне было видно, как он шел по пляжу, чтобы напасть с тыла. Я выстрелил, но гряда берега уберегла его от пули.