Капитан сделал привычный жест: поднял подбородок вверх, словно воротничок синего мундира вдруг стал ему немного тесен. Потом толкнул дверь. Она открылась со скрипом. Если бы двери могли говорить, этот скрип означал бы: «Проходите, коль вам угодно, я не отвечаю за последствия». И мы вошли.
То, что мы увидели, было похоже на записи в дневнике исследователя Африки. Казалось, домом овладели полчища тропических термитов, которые сожрали все живое и перепортили все вещи. Крупные предметы мебели остались нетронутыми. Это была картина не столько разрушения, сколько запустения. Дом состоял из одной-единственной комнаты. Кровать. Возле очага кучка дров. Стол перевернут. Кухонная утварь словно испарилась – сам не знаю, почему этот факт показался мне исполненным глубочайшей тайны. Никаких личных вещей моего предшественника тоже не было видно, исчезли и метеорологические приборы. Но этот разор показался мне скорее результатом какого-то странного помешательства, нежели стихийного бедствия. И хотя дом представлял собой весьма грустное зрелище, там можно было жить. Шум волн явственно доносился до нашего слуха.
– Куда поставить вещи господина инспектора ветров и облаков? – спросил подошедший сенегалец Coy. Морякам удалось наконец перенести багаж с берега к дому.
– Вот сюда, или поставьте здесь, все равно, – сказал я решительно, чтобы не показать, что его голос, прозвучавший так неожиданно, заставил меня вздрогнуть.
Капитан сорвал на моряках раздражение, которое вызывала у него ситуация:
– Будьте добры, Coy, пусть ребята наведут порядок в этом бедламе.
Пока команда трудилась, расставляя сундуки и вещи на свои места, капитан предложил мне пройтись до маяка.
– Может быть, мы найдем вашего предшественника там, – сказал он мне, когда моряки остались далеко позади.
По имевшимся у него сведениям, на маяке тоже кто-то должен был жить. Он не помнил точно, кому принадлежало это сооружение – голландцам, французам или кому-то еще, но у него был хозяин. Служитель маяка соседствовал с метеорологом, а потому было совсем нетрудно предположить, что они могли в подобных обстоятельствах стать приятелями. Однако это было скорее умозаключение, чем надежда. Такое предположение могло помочь нам найти метеоролога, но никак не объясняло состояние дома. В любом случае, на маяк стоило сходить.
Я помню, какое беспокойство владело мной, пока мы преодолевали это короткое расстояние. Конечно, в большой степени его можно было объяснить моим душевным состоянием в тот момент. Кроме того, лес, расстилавшийся перед нами, был совсем не похож на обычный. Тропинка вела прямо к маяку. Иногда она отклонялась, скрывая под коварным мхом ямки в земле или болотистую почву. Сразу за деревьями плескалось море, до нас доносилось его монотонное дыхание. Но хуже всего была как раз тишина. Или, точнее сказать, отсутствие звуков. Ни пения птиц, ни стрекота насекомых. Множество стволов весьма значительного размера изогнулись под напором ветров. С корабля мне показалось, что лес был очень густым. Вид издалека нередко обманчив, когда мы судим о плотности массы людей или растительности, но на этот раз впечатление оказалось верным. Деревья стояли так плотно друг к другу, что порой было невозможно определить, когда два ствола шли от одного и того же корня, а когда поднимались каждый сам по себе. Местами тропинку пересекали мелкие ручейки. Похоже, это была талая вода с горных ледников, а не та, что бьет из ключей. Перешагнуть через них не стоило труда.
Верхушка маяка открылась нашим глазам неожиданно, вдруг появившись над кронами самых высоких деревьев. Тропинка обрывалась у края леса. Мы увидели голую гранитную скалу, на которой возвышалось сооружение. Океан окружал ее с трех сторон. Во время бурь волны, наверное, яростно бились о камни. Неизвестный строитель поработал здесь на совесть. Округлые, толстые стены, чтобы сдерживать натиск шторма; пять бойниц, как на средневековых башнях, открытых всем ветрам; узкий балкон с перилами, покрытыми ржавчиной; купол со шпилем наверху. Единственной непонятной деталью была странная надстройка на балконе. Бревна и колья – многие с заостренными концами – перекрещивались в воздухе. Строительные леса для ремонта фасада? У нас не хватило ни времени, ни желания, чтобы поразмышлять на эту тему.
– Э-ге-гей! – закричал капитан и постучал рукой по железной двери. Никакого ответа не последовало, но этого толчка оказалось достаточно, чтобы убедиться, что дверь оказалась не запертой. Она поражала своей массивностью. Железо толщиной в ладонь скрепляли несколько дюжин свинцовых заклепок. Дверь была такой тяжелой, что нам пришлось толкать ее вдвоем, чтобы войти. Освещение внутри маяка показалось мне необычным. Дневной свет проникал через узкие проемы в стенах, словно в старинном соборе. На стенах еще сохранились следы побелки. Вплотную к каменной кладке располагалась винтовая лестница, которая вела наверх. Насколько мы могли понять, нижний этаж был отведен под склад, где хранились продукты и всякая утварь.
Капитан что-то проворчал себе под нос. Я не расслышал его слов. Он стал решительно подниматься по лестнице. Девяносто шесть ступеней отделяли каменный пол от деревянного настила верхнего этажа. Мы толкнули квадратную крышку люка и оказались внутри.
Как мы и предполагали, там было устроено прекрасно оборудованное и теплое жилище. Печка с коленчатой трубой занимала центральное место в этом круглом пространстве. Только с одной стороны его сферическая форма нарушалась перегородкой, с дверью посередине. Возможно, там была кухня. Еще одна лестница вела на следующий этаж, где, скорее всего, находился механизм маяка. На этом, впрочем, гармония заканчивалась, потому как все предметы располагались в непостижимом уму порядке, не поддающемся никакой логике.
Вещи были аккуратно разложены на полу возле стен. Все, что мы обычно расставляем на полках или столах, размещалось здесь ровным слоем. Поверх каждой коробки или ящика обязательно что-нибудь лежало. Например: на ящике с ботинками красовался большой кусок угля. Или вот еще: цилиндрический бидон для керосина высотой в полметра, полный грязной одежды, сверху придавливала толстая доска. Ни кусок угля, ни доска не закрывали плотно ящик и бидон; во всяком случае, они не скрывали неприятного запаха, который исходил оттуда. Можно было предположить, что хозяин всех этих вещей боялся, что они упорхнут, как птички, освободившись от земного притяжения, и поэтому придавливал свои сокровища тяжелыми грузами.
И наконец, кровать. Она была старой, с тонкими железными прутьями над изголовьем. На ней под тремя толстыми одеялами лежал человек.
Вне всякого сомнения, мы его разбудили. Когда мы вошли, его глаза были открыты, но взгляд ничего не выражал. Он смотрел на нас не мигая. Одеяла, словно медвежья шкура, закрывали его до самого носа. Комната казалась чистой, чего нельзя было сказать о хозяине. Картина, открывшаяся перед нашими глазами, свидетельствовала одновременно о его беззащитности, неопрятности и звериных повадках. Под кроватью виднелся ночной горшок, до краев полный остывшей мочи.
– Добрый день, техник морской сигнализации. Мы привезли сменщика для метеоролога, вашего соседа, – сказал капитан без всякого вступления, указав рукой в сторону дома. – Вы знаете, где его можно найти?