– Она знатная дама.

– Но мы все же не в Средние века живем. Ей мало добиться своего, ей надо втоптать человека в грязь, «раздавить его, как червя».

– Что дальше?

– Один С. Перекрестный допрос архитектора. Не стану всего читать, но досталось ему крепко. А ее допрашивали в белых перчатках. В конце концов бедняга не выдержал – сказал, что, возможно, ошибся, возможно, синьора Каскарино действительно имела в виду пансион, а не приют… Словом, пошел на попятный. Но категорически отрицал, что когда-либо строил ей куры.

– Ты пристрастен, Никола. Я лично ничего странного во всем этом не нахожу.

– Не скажи, тут очень много странного. Вначале я нахожу один из документов в личном досье Айяччио, нашего агента, который, кстати сказать, воспитывался в сиротском приюте, пережил пожар и вместе с другими уцелевшими переселился на виллу Каскарино. Совпадение? Дело Айяччио завели, когда он поступил к нам, то есть десять лет спустя после пожара. Как мог туда попасть этот документ? Его подшили позже. Но когда? Дело обновляется по мере продвижения по службе. Я его достал, чтобы посмотреть, что у Айяччио со страховкой, и вдруг нахожу там проект реконструкции. Но ведь его мог взять кто угодно, стало быть, резонно предположить, что документ подшили в папку недавно. Далее: документ номер один, о котором я тебе толкую, был в деле Фарбхани. Помнишь ее? Индианка, что пришила топором мужа и сына, а сама отравилась газом и взорвала полдома. Дело сдано в архив два года назад. Вопрос: как мог туда попасть документ тридцатипятилетней давности? Ответ: кто-то подложил его туда.

– Зачем?

– То-то и оно. Главная странность именно в этом. Допустим, кому-то не надо, чтобы в деле о приюте был протокол допроса архитектора. Тогда почему просто не уничтожить бумагу? Зачем помещать ее в случайную папку? Он же должен понимать, что рано или поздно какой-нибудь болван вроде меня наткнется на нее и станет копать. Почему же он ограничился тем, что припрятал документы? Как будто, положившись на судьбу, хотел, чтобы его поймали.

Дверь комнаты для допросов открылась. Архивариус Пескьера вышел с опущенной головой, сосредоточенно потирая кисть. А через дверь Амальди и Фрезе увидели толстяка; тот по-прежнему сидел на стуле, прикладывал к носу окровавленный платок и плакал.

– Все признает, – удрученно заговорил его дядя. – Это он звонил и записки посылал… Говорит, влюбился, а она даже не глядит на него.

– Знаешь, сколько девушек на меня даже не глядят? – поинтересовался Фрезе. – Однако…

– Да, да, конечно. – Архивариус так и не поднял головы. – Но ведь он мой племянник, я его с пеленок нянчил. Единственный сын моей сестры. – Маленькие глазки затуманились слезами, чересчур длинные зубы вонзились в нижнюю губу.

– А котенок? – ничего не выражающим тоном спросил Амальди.

Пескьера затряс головой и скривил рот в слабом подобии улыбки.

– Не настоящий это котенок… Она после занятий всегда котенка молоком кормит. Вот он взял плюшевого кота – детскую свою игрушку, внутрь вставил череп, кости, кусочки мяса от кролика, что мать готовила в воскресенье, облил бензином и поджег. Липучка не садист… дурак просто. Настоящего котенка он забрал к себе домой, кормит его, ухаживает. Только шерстки немного состриг, чтоб обгорелый был на настоящего похож. – Он наконец поднял голову и с мольбой взглянул на Амальди. – Что ему будет?

Амальди немного подумал и уже другими глазами поглядел на картонную коробку у своих ног.

– Девушка в своем заявлении имен не называла, хотя и подозревает, что это твой племянник… как выяснилось, не без оснований. Если ей сообщить, что котенок жив, может, она смягчится и заберет заявление. И тогда… – Он взглянул на Фрезе. – Ты как думаешь?

– А телефонные звонки, травля?..

– Если мать узнает, ее удар хватит, – горестно сообщил архивариус. – Я ему пригрозил, что убью, если такое повторится.

– А что Липучка? – поинтересовался Фрезе.

– Поверил. Я до сих пор его ни разу пальцем не тронул. А рука у меня тяжелая.

Фрезе повернулся к Амальди.

– Я вот что думаю насчет сиротского приюта… У Пескьеры полно работы. Ему помощник не помешает. В архиве пыли, как в шахте. Вот и пускай поглотает ее в наказание. Будет у дядьки на глазах, тот ему мозги прочистит. Как по-твоему?

У архивариуса даже лицо просветлело.

– Но смотри, чтобы твой племянник работал на совесть. А то, не дай бог, дойдет до комиссара, тогда всем нам несдобровать.

– Спасибо, инспектор. Я его пошлю к девушке домой с букетом – прощенья просить.

– Не надо никаких букетов, – сказал Фрезе, и Амальди согласно кивнул. – Лучше ты с ним пойди в форме и заранее предупреди ее.

– Да, конечно, – закивал Пескьера.

– И вот еще что: сводил бы ты его в бордель. Все лучше, чем ничего, – посоветовал Фрезе и заглянул в комнату. – Липучка, проваливай, пока цел.

Все так же прижимая к носу платок, толстяк потащился за дядюшкой по коридору. Амальди и Фрезе поглядели им вслед и заметили, что у парня мокрые штаны и за ним шлейфом тянется крепкий запах мочи.

– Он просился в туалет? – спросил Амальди у охранника.

– Да, но…

– Вот как ты труд уборщиц уважаешь? – не дал ему договорить Фрезе. – Бери ведро, тряпку и сам отмывай там все. И коробку заодно выброси. Идем отсюда.

Он потянул Амальди за руку, но, не успев дойти до лифта, они услышали, как охранник с грохотом ударил ботинком в стену.

– Любишь ты над нижними чинами измываться, – заметил Амальди, догадавшись, как было дело.

– Ничего, им полезно. Пускай ушами не хлопают, а то какой-нибудь скот быстро всадит им нож под ребра.

– Тебе бы комиссаром быть, – искренне восхитился Амальди.

– Да пошел ты! – сердито отозвался Фрезе.

XVIII

Засунув руки в карманы, старший инспектор Джакомо Амальди быстро шел по улице и поглядывал по сторонам. Положение с мусором в городе становилось необратимым, но пока его чудовищный смысл не доходил до муниципальных властей. Из различных участков поступали тревожные сигналы. Один знакомый, встретив его в квестуре, поведал, что по районам стихийно формируются отряды, которые, вооружившись рогатками, обрезами и камнями, ведут беспощадную охоту на бродячих котов, собак и крыс. Причем устраивают настоящие побоища, а потом выставляют трупы на всеобщее обозрение как трофеи. Амальди спросил его, не собираются ли мэрия или полицейское управление что-либо предпринять, но знакомый покачал головой и состроил мину, понятную каждому полицейскому: она означала, что чиновники и политики только тогда решатся сделать первый шаг, когда будет слишком поздно. Хаос уже охватил все административные звенья, никто не желал брать на себя ответственность, и только чудо могло теперь утихомирить страсти. Накануне Амальди прочел интервью одного психолога, который оправдывал истребление животных, считая его вполне нормальной реакцией цивилизованных граждан. Мало того – выдвигал концепцию, показавшуюся Амальди бредовой: якобы в ненависти к существам, пользующимся ситуацией, которая людям доставляет один дискомфорт, ничего противоестественного нет. Методичное, организованное истребление бродячих тварей психолог возводил в ранг некоего катарсиса.