— Да, в какой-то момент наступал спад. Когда я стал постарше — может быть, классе в шестом, — то уже научился замечать признаки спада заранее, за два или три дня. У нее как будто садились батарейки, ее сумасшедшая активность снижалась, все вокруг стихало, как бывает с выдыхающимся торнадо, а потом… потом она начинала плакать и видеть во всем только печальное. Она почти не разговаривала. Плакала над цветами. При виде дорожных знаков. Помню, однажды мы проехали мимо знака «Уступи дорогу», и у нее полились слезы. Проплакала несколько часов. Я думал тогда, что болезнь — это именно печаль и слезы. У меня и в мыслях не было, что периоды веселья — тоже ее часть, что все взаимосвязано. Я думал, что настоящая она тогда, когда «чувствует себя хорошо». Но потом…
Уж и не знаю, как нам удавалось добираться домой. Без приключений не обходилось. Ломалась машина, кончались деньги, неоплаченные счета в мотелях, кражи в магазинах — чего с нами только не случалось. Если у нее и была какая-то работа, то она теряла ее из-за таких вот отлучек. Никуда не выходила из дома, запиралась в комнате и просиживала там сутками. Обычно приезжал кто-то из родственников, ее братья и сестры. Они о ней и заботились. Иногда приезжал и дедушка, но не часто. В основном мои тети.
Старый дом заскрипел, и Том резко повернулся, стараясь определить источник звука.
— А вы? — спросил я.
Он обернулся ко мне:
— Я возвращался к своей жизни. Моя жизнь, та, какой я ее знал, останавливалась, когда маме «становилось хорошо», и возобновлялась, когда мы возвращались домой. Я взрослел, а ей делалось все хуже. Маниакальные периоды почти не менялись, разве что укорачивались, но интенсивность их возрастала. А вот периоды до и после, когда ею овладевала депрессия, изменились сильно. В худшую сторону.
Я уже отметил для себя, что, говоря о родственниках, Том сказал, что они заботились о его матери. Но не о нем.
— Вам, наверное, тоже становилось все труднее?
Том хотел говорить о матери, меня же больше интересовал тот маленький мальчик, который жил с больной женщиной, но я сомневался, что услышу о нем. Может быть, в другой раз. И еще мне казалось, что я его скоро потеряю, что его унесет в некую область, куда менее спокойную и приятную, чем воспоминания о жизни с психически нездоровой матерью. Мы встречались всего лишь второй раз, и я был готов отпустить Тома в свободное плавание к любым берегам, не предпринимая попыток повернуть его назад.
Таким предполагал я развитие нашей беседы. Но получилось иначе.
Словно специально для того, чтобы доказать, как сильно я заблуждаюсь, Том сказал:
— Она покончила с собой, когда мне исполнилось четырнадцать.
— Извините, мне очень жаль, — машинально ответил я.
Да, мне было жаль его, он потерял мать. Но жалел я также и о том, что допустил ошибку, посчитав, что разговор о матери был не главной, а побочной темой. Прощупывание — или, как некоторые это называют, зондаж — закончилось, и я приготовился перейти в другой режим, который позволил бы этому столь многое потерявшему человеку осознать и понять боль, оставшуюся в нем от самоубийства матери.
Однако у Тома были другие мысли. Пожав плечами, он сказал:
— Мне стало легче, когда она умерла. То сумасшествие, в котором мы жили, ее чередующиеся приступы уже начали по-настоящему меня доставать. После ее смерти я смог наконец сойти с этих американских горок. Конечно, покататься вверх-вниз весело, но только в меру. А какое может быть веселье, когда ты теряешь контроль над подъемами и спусками. Представьте, что бы вы чувствовали, если бы вас в любой момент могли оторвать от любого дела и усадить на переднее сиденье старенького «фольксвагена». Вы меня понимаете?
Том быстро обернулся через левое плечо, потом снова посмотрел на меня.
Мое лицо ничего не выражало.
— Я думал, вы спросите, как она с собой покончила. Все спрашивают. Всем, похоже, хочется знать.
— Вы хотите рассказать об этом?
Он пожал плечами, словно говоря «ну, мне-то все равно», и начал ковырять корку запекшейся крови на тыльной стороне ладони левой руки.
— Хотите верьте, хотите нет, но она перерезала себе горло. Моя мать по-настоящему тронулась. То есть, я хочу сказать, надо быть действительно сумасшедшим, чтобы перерезать себе горло. Согласны?
У меня появился вопрос:
— Скажите, Том, это вы нашли ее после самоубийства?
В голове у меня мелькнула картинка: четырнадцатилетний мальчик перед телом покончившей с собой матери. Мелькнула и моментально пропала, словно кто-то поспешно переключил канал, нажав кнопку дистанционного управления.
Он кивнул:
— Да. Жуть.
Корка отвалилась, и на ее месте набухла большая красная капля. Том смотрел на нее так, как смотрят на севшее на руку насекомое.
— На основании этого вы должны были бы провести связь между самоубийством моей матери и убийством Айви Кэмпбелл.
— Простите?
— У них обеих было перерезано горло. Ничего себе совпадение. Так вот мне говорили. Многие почему-то сочли это доказательством того, что самоубийство матери вызвало у меня желание повторить то же самое с Айви. Те психиатры, что со мной беседовали, были уверены, что это очень важно. А вы как думаете? Не хотите покопаться в этих фактах? Может, обнаружите парочку алмазов?
Вызов, брошенный Томом, показался мне интересным.
— Я в недоумении, Том. Согласно тесту ДНК, вы не имеете никакого отношения к убийству Айви Кэмпбелл. Так? Тогда какая же может существовать психологическая связь между ним и самоубийством вашей матери?
Мой взгляд отыскал будильник на столике рядом с его стулом. Наше время почти истекло.
Он улыбнулся как-то так, что мне сделалось не по себе.
— Она тоже была сумасшедшая, Айви. Только у нее это проявлялось в другом. В приступах паники. Вы когда-нибудь были рядом с человеком, у которого случился приступ паники? Не очень приятное зрелище.
Я не ответил на его вопрос. Том рассказал о том, что рос в одном доме с психически больной матерью, а теперь упомянул о романтической связи с женщиной, страдавшей от другого серьезного расстройства. Он ждал от меня сигнала к продолжению.
— Так, значит, у Айви Кэмпбелл были приступы паники?
— Да. Она вдруг, без всяких причин, начинала вести себя как-то странно. Пряталась в шкафу, собирала всю одежду, кричала, плакала. Ей казалось, что она умирает.
Предполагая, что уже знаю ответ, я все же задал вопрос:
— Когда это случалось, Айви требовала, чтобы вы оставались рядом, успокаивали ее?
— Шутите? Я потому и догадывался о приближении приступа, что она чуть ли не выгоняла меня из дома. Нет, Айви вовсе не желала, чтобы я оставался с ней.
— А какой она была в промежутках между приступами?