– Что за чушь собачья! – ворчал Хитоси, с отвращением пробегая взглядом газетные строки. – Ахинея какая… Бред…
Мамаша Сога отнеслась к статье не столь критически. Главное – ее сына хвалят, осыпают превосходными степенями и пророчат великое будущее. И ее не забыли, примерную вдову, образцовую мать и хозяйку. Она вырезала статью и повесила ее в рамке над своей постелью.
– Посмотри, Хитоси, – показала она на плоды своих усилий сыну.
– Н-ну-у-у… – кисло протянул он. – Опасно. Вдруг ночью сорвется да свалится тебе на голову.
– Прекрати глупости говорить!
Она заключила его лицо в ладони и нежно поцеловала в щеку.
– Сынок, я так горжусь тобою, дорогой… Доктор, надо же, настоящий доктор! Ученый! Подожди, про тебя еще в энциклопедии напишут. Ах, видел бы отец, порадовался бы…
Хитоси терпеливо дожидался отлива материнских эмоций, незаметно пожимая плечами.
Папаша Ивасаки наорал на дочь и отправил ее на медицинское обследование. Мало ли что она могла подхватить от этого… с улицы. Заключение медиков успокоило родителей, и девочка вернулась в женскую школу Сираюри, где кроме кулинарии и шитья преподавали также начала наук, искусств и литературы, к которой младшая Ивасаки ощущала особое влечение. Окончив лицей, она получила от родителей разрешение на продолжение образования в университете, отложив на время всяческие варианты, связанные с браком. В двадцать два года она получила диплом по литературе, и родители решили, что пора наконец выдать дочь замуж. Когда ей об этом сообщили, она кротко ответила, что уже выбрала будущего супруга.
– То есть как? – нахмурилась мамаша Ивасаки. – Что значит, ты выбрала? Что за манеры? С каких это пор дочери сами выбирают себе женихов? Мы должны выбрать тебе мужа. И кто же, позволь узнать, тебе по сердцу?
– Хитоси Сога.
На лице мамаши Ивасаки разразилась какая-то цветовая буря. По нему пятнами пробежали все цвета радуги, объединившись затем в мертвенно-белой маске. Прошло одиннадцать лет, этот гадкий инцидент считался напрочь забытым, изглаженным из памяти.
– Со… Со… Ты что, издеваешься надо мной? Этот… этот… Убить меня хочешь!
– Запросто. Выбирай – петля или яд?
– У тебя мозги есть? Ты что, забыла, что он с тобой сделал?
– Вовсе нет. Потому-то и хочу за него.
– Грязная дрянь! И тебе не стыдно?
– Фу, мама…
– Да может, он уже давно женат. Ты его одиннадцать лет не видела.
– Позавчера видела. Он не женат, можешь успокоиться.
– Не жен… Позавчера?
– Мама, мы с Хитоси все время встречаемся, только потихоньку. Попробуй не встретиться, ведь моя школа рядом со святилищем Ясакуни. Там его папа похоронен.
– Как ты смела ослушаться! Ты позоришь семью, предков, ты растоптала традиции…
– Сначала мне действительно было стыдно обманывать. Но когда я поняла, что ты просто не хочешь моего счастья, я перестала стыдиться. И все стало очень просто.
– И вы каждый раз…
– А как же!
– Каждый раз, когда ты задерживалась…
– Да, мы с ним…
– Пропащая душа!
– Совсем наоборот! Я нашла себя!
– Ты не можешь выйти замуж за какого-то…
– Какого-то? Этот какой-то вот-вот займет кафедру в Императорском! Что. недостойная партия?
– Кто угодно, но только не он!
– Только он!
Тут дочка Ивасаки отвернулась от матери и убежала в свою комнату, звучно захлопнув за собой дверь.
– Ах так! – понеслось ей вдогонку. – Вот и сиди в своей комнате, не смей выходить!
Прислуге перед ужином она проронила:
– Наша дочь не будет ужинать. Ее прибор не подавать.
Остальным членам семьи она сообщила, что дочь наказана, не вдаваясь в детали. Когда младшая Ивасаки не появилась и к завтраку, папаша спросил:
– Ты ее и завтрака лишила?
– Нет… хотя и стоило бы.
– Она точно в комнате? Может, сбежала ночью?
Но нет, прислуга, заглянув в замочную скважину, убедилась, что молодая госпожа все еще в своих четырех стенах, листает какой-то толстый том в роскошном переплете. И на раскаявшуюся вовсе не похожа. Вечером мать подошла к ее двери и слабо стукнула по филенке.
– Выходи, хватит валять дурака. Пора ужинать.
– Нет.
– Как это нет? Надо питаться!
– Питаться буду, когда согласишься на нашу свадьбу с Хитоси.
– Еще чего! Сиди здесь, если хочешь. Долго не продержишься.
Действительно, долго она не продержалась. Не прошло и двух недель, как приставленная к замочной скважине прислуга прибежала к хозяйке и доложила, что барышня лежит на кровати, голова свисает вниз. Взломали дверь, срочно вызвали домашнего врача, домашний врач вызвал «скорую помощь». В автомобиле мамаша Ивасаки сидела рядом с дочерью, вцепившись в ее вялую руку. Из глаз матери катились слезы, она молилась о выздоровлении и кляла упрямство своей непослушной дочки.
– «…die notwendigen Wahrheiten auf dem Prinzip des Widerspruchs oder der Moglichkeit oder Unmoglichkeit…» [2] Кстати, подлинник написан по-французски.
– По-французски? Но ведь автор-то немец!
– Да, герр Лейбниц родом из Саксонии, но идеи свои он излагал по-французски.
– Смотри-ка, по-французски… Зачем? Иностранный язык…
– Французский, немецкий… Вне зависимости от языка изложения, значения те же: ноль, единица, единица, ноль, ноль, единица и ноль. Результат – ноль. Высказывание ложное.
Хитоси изобразил на большой черной доске последнюю формулу и повернулся к амфитеатру. У совета вопросов не возникло. Среди публики, пришедшей на защиту, отнюдь не все понимали, о чем речь. Мамаша Сога гордо сидела в первом ряду, не пропуская ни слова и не пытаясь вникнуть в суть услышанного. Поближе к выходу папаша Ивасаки, которого сюда пригнала сила обстоятельств, прилагал героические усилия, чтобы не заснуть.
– Кровь и кости, – проворчал он дочери, – эта белиберда еще скучнее, чем тупая канцелярщина имперских коммюнике. Он же тебя завялит… Тьг уверена, что хочешь жить с таким типом?
Дочь Ивасаки, восстановившая вес и цвет лица, ничего не ответила, лишь слегка пихнула отца локтем в бок. Она гордилась своим избранником и не могла понять, почему ее усталые родители не разделяют этой гордости.
«А чем тут гордиться? Защита – пустая формальность, все давно решено. Ха! Профессор Императорского университета! Звучит… в домишках городских кварталов общей застройки. Брак дочери Ивасаки с каким-то жалким профессоришкой… Она могла выбирать женихов из семей родовой аристократии и кабинета министров, а тут… такое унижение…» – полусонно размышлял папаша Ивасаки.