— Прости. Прости. Прости, — сипела Бабетт, тоже дрожа и переводя взгляд с меня на Михела.
— Мать вашу! Вы совсем с ума посходили! — Михел тоже задыхался.
В коридоре раздался топот детских ног и испуганный плач.
— Так тебе и надо! — шепнул Михел мне на ухо, бросился к детям, но тут же вспомнил, что он без штанов. Он схватил с вешалки мою шубу из искусственного меха, набросил ее на плечи и поспешил к детям, которые все вчетвером громко ревели на лестнице.
— Карен. Прости. Я не хотела тебя пугать. Я тебя не видела…
Бабетт протянула ко мне дрожащую руку. Я все еще стояла, прислонившись к столу и сжимая в руке нож. Я смотрела на блестящее, острое лезвие и думала, что оно такое длинное, что могло проткнуть ее насквозь, если бы я ее ударила. А я бы ударила, если бы это понадобилось. Огромная волна ярости и агрессии просто ослепила меня, когда открылась дверь, я даже потеряла контроль над собой, я могла убить ее или любого, кто угрожал бы моей семье. Действительно убить. Теперь я уже не могла утверждать, что и мухи не обижу. Я почувствовала злость так сильно, как будто это был оргазм. Оказалось, я гораздо хуже, чем думала о себе раньше.
Я положила нож и строго посмотрела на Бабетт:
— Где ты была? Сейчас пять утра, черт тебя подери!
— Я не могла заснуть. Прости.
Она опустила глаза и стала теребить пояс плаща.
— Так с какого перепугу ты поперлась на улицу? Там же просто буря!
— Я немножко прокатилась на машине. Мне надо было выйти. Я с ума сходила. В голове столько всего. И… — она перешла на шепот. — Я все время думаю о твоих словах, о письме Эверта к Ханнеке, что это было не похоже на человека, который собрался умирать… Меня это так задело. И я поняла кое-что. Эта мысль уже была у меня, она так меня пугала, что я старалась заглушить ее. Это ужасно, отвратительно, но очень логично. Я думаю, что ты права.
Заплаканные дети робко зашли на кухню нас поцеловать и убедиться, что все в порядке. Софи и Аннабель обхватили меня ручонками за шею.
— Мы думали, кто-то пришел нас убить, мама!
Я гладила их худенькие спинки.
— Ну, что вы, конечно, нет! Мама просто испугалась Бабетт, а Бабетт испугалась маму. Никто не придет нас убивать, никогда! И ведь у вас очень сильный папа и сильная мама, так что бояться не нужно!
Бо и Люк, бледные и испуганные, прижимались к своей маме. Бабетт поцеловала их и уговорила вернуться к себе. Все четверо поплелись с Михелом вверх по лестнице.
— Ты думаешь, я права? В чем? — осторожно спросила я.
Она шептала совсем тихо:
— Если Эверт был убит, если этот пожар был покушением на всю нашу семью, то есть только один человек, кто мог это сделать, — это Ханнеке.
— Нет, — сказала я. — Я в это не верю.
— Подожди, послушай меня. — Она осторожно взяла меня за плечо. — Эверт расстался с ней. Она не знала, что ей делать. Ты же знаешь, что она много пила, особенно в последние месяцы, что с ней не все было в порядке. У нее был мотив, она могла проникнуть в наш дом… А через неделю она покончила с собой. Это так логично, что меня удивляет, как полиция до сих пор до этого не додумалась.
Я с трудом переносила ее слова, ее прикосновение, ее присутствие рядом.
— Пойдем лучше спать. Мы так измотаны, что начнем говорить ерунду.
— Почему я вчера должна была слушать тебя весь вечер, а сегодня ты отказываешься выслушать меня? — она сжала губы и посмотрела на меня со злобой.
— Завтра, — сказала я. — Завтра мы договорим.
Я ушла наверх и лежала без сна, пока не убедилась, что она уже в своей комнате.
Я нареза́ла круги по парковке мотеля, как курица, которой только что отрубили голову, в поисках места, где мою машину могли бы не заметить. Я так нервничала, что чувствовала себя больной. В животе урчало, я вспотела как мышь.
Втиснувшись на укромное место, чуть не задев машину рядом, я открыла зеркало и еще раз посмотрела на свое перепуганное лицо, как у загнанного зайца, ослепленного фарами. Я ущипнула себя за щеки, чтобы добиться хоть какого-то цвета лица, намазала губы блеском, брызнула духами в вырез черной шелковой блузки, которая от пота прилипла к телу, сунула в рот жвачку и стала яростно жевать. Мобильный был сломан. Я не могла позвонить Дорин. Оставалось только надеяться, что она приедет.
У обшитой деревом стойки в лобби гостиницы был настоящий круговорот приходящих и уходящих бизнесменов, шаркающих пенсионеров, усталых мамаш с прогулочными колясками и появляющихся время от времени парочек, испуганно озирающихся по сторонам и, судя по всему, приехавших сюда для быстрого внебрачного секса. На больших досках были написаны фамилии и названия фирм, которых радостно приветствовали и просили пройти в залы с разными названиями. Таблички, которая указывала бы направление к номерам, не было. Мне ничего не оставалось, как подойти к администратору, чего мне ужасно не хотелось. Я попыталась быть незаметной, насколько это было возможно в ярко освещенном открытом холле, и при этом не трястись так сильно. Мужчина передо мной брал ключи от номера, объясняя кому-то по телефону, что пробудет в Лондоне еще как минимум день, и доверительно подмигнул мне. Я покраснела.
Когда девушка за стойкой спросила, чем она может мне помочь, я покраснела еще сильней и долго чесала в затылке, прежде чем выдавить из себя вопрос. Она радостно сообщила мне, что господин Симонс уже заселился в номер, и услужливо показала, куда мне идти, не спросив ни фамилии, ни паспорта. Я подавила в себе желание придумать сложную причину моего появления. Но она, вероятно, слышала здесь уже все возможные причины. Я прошла за горшками с заморскими пальмами к серому незаметному коридору, репетируя на ходу, что я буду делать и говорить, хотя перед глазами все настойчивей возникали картины нас в постели.
Я постучала. Сначала тихонько. Потом сильнее. За дверью играла музыка. Герман Броод. Я стукнула еще сильнее. Раздался шум, музыка стала тише, и дверь распахнулась. Симон был в расстегнутой рубашке, гладил себя по плоскому животу и игриво накручивал на палец черные волосы на груди. Его темная длинная челка нависала на глаза, он протянул руку и погладил царапину на моей щеке. Мы ничего не говорили. Впервые он выглядел ранимым и одиноким. Наши вспотевшие ладони нашли друг друга, он притянул меня к себе. Он прижался к моей шее и прошептал мое имя. Я захлопнула дверь. Несколько минут мы простояли так, молча вздыхая и гладя друг друга по спине, пока Симон не отстранился, взял мою голову в ладони и поцеловал меня в губы. Меня тронул этот жест, похожий на прощание. Его гипнотизирующие синие глаза покраснели и возбужденно блестели. Он него пахло алкоголем.
— Налей мне тоже, — попросила я и кивнула на бутылку «Столичной», стоящей на столике из фальшивого орехового дерева. Симон подошел и налил мне в стакан немного водки. Комната была большой, с кроватью «кингсайз» посередине, накрытой синтетическим розовым покрывалом, и бассейном, который с трудом можно было назвать бассейном, такой он был маленький. Иллюзию люкса довершали два лежака из тикового дерева, и я тут же спросила себя, ложился ли в них вообще кто-нибудь.