– Спасибо за заботу, – резко бросила она. – Зато я с удовольствием с тобой поспорю. Будь добр, просвети, что за важность, которая главнее здоровья твоего ребенка?
– Малыш в порядке, ведь она так сказала.
Бен-Рой махнул рукой в сторону эхографа, которая не отрываясь смотрела на экран, не желая вмешиваться в перепалку.
– Тридцать минут, Арие. Это все, о чем я прошу. Чтобы ты тридцать минут не вспоминал о полицейских делах и уделил все свое внимание нам. Неужели это так много?
Бен-Рой начал раздражаться и в немалой степени оттого, что сознавал, что не прав. Он успокаивающе поднял ладони, словно утешая не только Сару, но и себя, и повторил:
– Я не собираюсь спорить. Кое-что случилось, и меня срочно вызывают. Точка. Я тебе позвоню.
Он наклонился, поцеловал Сару в лоб и, бросив последний взгляд на экран, направился к двери. Уже в коридоре до него донесся голос жены:
– Видите ли, не может отвлечься. Пора положить этому конец. Даже на тридцать минут. Не желает.
Закрывая за собой дверь, Бен-Рой услышал, как девушка-эхограф принялась утешать Сару.
Ничто в жизни, думал он, не возносило его на такие вершины счастья, как перспектива стать отцом. И никогда он не испытывал такого острого чувства вины, как сейчас, когда уходил от Сары.
Больница «Хадасса» находится неподалеку от вершины горы Скопус, а пренатальное отделение почти на самом верхнем этаже здания. В ожидании лифта Бен-Рой смотрел в окно – на север, за Иудейские холмы. Вдали он различил однообразно серые дома поселений Писгат-Амир и Писгат-Зеэв. Чуть ближе – такие же грязновато-тусклые, теснившиеся в беспорядке постройки палестинских кварталов Аната и лагеря беженцев «Шуафат». Неприглядный и в лучшие времена пейзаж – уродливые ряды домов на уродливой гряде склонов, каменистых, замусоренных. Сегодня же за пеленой льющегося со свинцового неба дождя все это выглядело особенно уныло.
Бен-Рой покосился на лифт и, снова повернувшись к окну, проследил глазами извивы стены, проходившей по границам районов Шуафат и Аната и отделявшей их от остального Восточного Иерусалима. Стена была тем, что еще больше, чем служба Бен-Роя в полиции, выводило из себя Сару и заставляло произносить гневные тирады. «Какая непристойность! – ругалась она. – Позор нации. С тем же успехом мы могли бы нацепить на них желтые звезды».
Бен-Рой был склонен согласиться с женой, но не с такой горячностью. Стена, безусловно, сократила число терактов, но какой ценой! Он знал одного палестинца, мягкого, тихого человека, владельца гаража в Ар-Раме. Каждое утро в течение двадцати лет он проходил пятьдесят метров из дома к своему гаражу, а по вечерам проделывал тот же путь, возвращаясь домой. Но вдруг выросла стена, и его от места работы отгородила бетонная преграда шесть метров высотой. Теперь, чтобы добраться до своих насосов, ему требовалось идти кружным путем через контрольно-пропускной пункт Каландия, и дорога в полминуты стала занимать два часа. Подобные истории рассказывали по всей длине стены: фермерам закрыли проход к их полям, детям – в школу, разлучили семьи. Охотьтесь на террористов, уничтожайте негодяев, но зачем наказывать все население? Сколько гнева породила эта стена! Сколько новой ненависти! И кто оказался на передовой, лицом к лицу с этим гневом и ненавистью? Такие мелкие сошки, как он.
– Добро пожаловать в Землю обетованную, – пробормотал он, услышав, как за спиной открываются двери лифта.
Внизу на стоянке он сел в свою белую «тойоту-короллу» и поехал по улице Еврейского университета, затем по Дереч Ха-Шалом к Старому городу. Движение в утренние часы было неплотным, и он за десять минут добрался до Яффских ворот. Но, въехав в них, оказался в заторе застывшего транспорта. Власти города совершенствовали дорожную сеть вокруг Цитадели, и в результате ремонта два ряда проезжей части превратились в один, отчего стало трудно проехать по площади Омара ибн Аль-Хаттаба и части улицы Давида. Это продолжалось уже одиннадцать месяцев и, по всем расчетам, грозило продлиться еще не меньше года. Обычно машины здесь хотя бы ползком, но все-таки двигались. Но сегодня на перекрестке с улицей Греко-католического патриархата путь перекрыл грузовик, и все встали.
– Черт, – пробормотал Бен-Рой.
Он сидел, постукивая пальцами по рулю, и смотрел вперед на щит, на котором художник изобразил свои представления, как здесь будет выглядеть новая транспортная развязка. Рисунок сопровождала надпись: «Корпорация «Баррен» гордится своим вкладом в будущую историю Иерусалима». Время от времени Бен-Рой нажимал на сигнал, внося свою лепту в какофонию наполнявших воздух раздраженных гудков. Он опустил стекло и крикнул водителю грузовика:
– Ялла титкадем, маньяк! [7]
Дождь барабанил по машине, и с места дорожных работ бежали грязные ручейки.
Через пять минут Бен-Рой потерял терпение. Вытащив из-под ног пассажирского сиденья полицейский проблесковый маячок, он прилепил его на крышу, воткнул провод в разъем и включил сирену. Это дало результат. Грузовик продвинулся вперед. Пробка рассосалась, и Бен-Рой сумел одолеть последние сто метров и повернуть к полицейскому участку Давида.
Кишле, что по-турецки означает «тюрьма», так прозвали этот участок. Длинное двухэтажное здание из серого камня с зарешеченными и закрашенными окнами в период османского владычества служило именно тюрьмой. И теперь, возвышаясь на южной стороне площади, добавляло ее облику дух суровой запущенности. В Назарете существовал еще один полицейский участок, также называвшийся Кишле. И, по всеобщему признанию, он слыл самым красивым зданием полицейского ведомства в стране. Но место, где работал Бен-Рой, никак нельзя было назвать красивым.
Дежурный на пропускном посту узнал его и, открыв автоматические ворота, махнул рукой, давая знак проезжать. Бен-Рой миновал арку и двадцатиметровый тоннель, который, прорезая здание насквозь, вел в большой двор. В дальнем конце двора располагались конюшни и манеж для выездки лошадей. Рядом длинное, безобидное на вид, похожее на склад здание приютило городское подразделение по обезвреживанию неразорвавшихся взрывных устройств. Все остальное пространство было выделено под парковку машин и фургонов. Здесь стояло несколько автомобилей с полицейскими номерами – красными, с буквой «М», означающей «миштерет» [8] . Но на большинстве машин номера были желтые, гражданские. У Бен-Роя имелись и те и другие. Но он чаще пользовался гражданскими – нечего афишировать, что ты коп.
Он замедлил ход и втиснулся в пространство между двумя внедорожниками «поларис-рейнджер». А когда вылезал из машины, кто-то раскрыл над ним зонт.
– Тода [9] , Бен-Рой, благодаря тебе я выиграл пятьдесят шекелей.
Бородатый мужчина с брюшком подал ему пластиковую чашку с кофе по-турецки. Это был Ури Пинкас, коллега-детектив.